Джесс Буллингтон - Печальная история братьев Гроссбарт [litres]

Вскоре после рассвета Рафаэль возглавил исход из кубрика. За ним мрачно шагали Лючано и Мартин. Гроссбарты приветствовали спутников в своей обычной манере, то есть попросту не обратили на них внимания. Рафаэль откашлялся, а когда братья не отозвались, повернулся к остальным троим.

– Нужно наловить рыбы, – сказал он по-итальянски.

– Я что говорил по поводу тарабарских разговоров? – внезапно заинтересовался Манфрид.

– Этот матрос ни на каком другом языке не говорит, – вздохнул Родриго, указывая на Лючано. – Он только сказал, что нужно попробовать наловить рыбы, но я не знаю, как он это планирует делать, если крепления для сетей сорвало вместе с лебедкой.

– Пейте пиво, – посоветовал Гегель, – и молитесь.

– Да! – согласился Мартин. – Это единственный выход!

– Что они говорят? – по-итальянски спросил Рафаэля Лючано.

– Что мы тебя съедим, если будешь болтать, – отозвался наемник, чем решительно утихомирил моряка.

– Рыбу уже поймали, – объявил Манфрил, – но прежде, чем ее кто-то отведает, мы накормим ею араба. Проверим, что она не сгнила и не отравленная.

Ошеломленные спутники заговорили все разом, но Манфрид навел порядок взмахом заряженного арбалета. Тогда они заметили разложенные на палубе полоски копченого мяса, и у них потекли слюнки; несколько рук потянулось к еде. Арбалет заставил их отдернуться, а потом у края люка встал Гегель и хрипло обратился к остальным:

– Мы поедим, если араб останется жив к закату. До этого времени ни я, ни мой брат, ни один из вас ни кусочка не попробует. А теперь – слушайте Риго, он объяснит, как подогнать этот плот в Гипет.

Манфрид понес вниз большой кусок мяса, оставив других распутывать снасти и возиться с парусами. Дверь в кладовую подперли пивной бочкой, поскольку засов вчера снес Родриго. Слегка покряхтев, Манфрид отодвинул ее настолько, чтобы можно было протиснуться. Аль-Гассур, видимо, ценил свою жизнь достаточно высоко, чтобы не пытаться развязать Барусса, но они лежали бок о бок в центре кладовой и смотрели на Манфрида.

– Я тебе еды принес, араб, – сказал Манфрид.

Аль-Гассур не расслабился и не разнежился, как Гроссбарты, поэтому в его сумке было полно фруктов, сыра, сосисок и хлеба, которые он украл до того, как мессер Жан выбросил всю провизию. Это да еще взаимное недоверие к Гроссбартам убедили его не принимать таких подарков. Тем не менее араб провел с братьями довольно времени, чтобы не пытаться прямо им отказать.

– Тысячу раз будь благословен, о, досточтимый Манфрид, – затянул Аль-Гассур. – Быть может, ты снизойдешь и до того, чтобы накормить нашего капитана, а также дать нам, чем промочить горло?

– Вокруг вас столько пустых бутылок, что вы явно опустошили вон тот ящик, – заметил Манфрид. – Что до капитана, всем известно: рыба не на пользу душевнобольным, поэтому для него я принес сыр.

– А рыбу мне? – Подозрения Аль-Гассура крепли, а униженные мольбы усиливались. – Прошу тебя, о, честнейший Манфрид, подай же мне сие превосходное яство!

Манфрид швырнул арабу рыбу и подождал, пока тот откусит несколько кусочков и проглотит их, прежде чем отвернуться. То, как Барусс пялился на них, точно безмозглый зверь, сильно его бесило. И Гроссбарт страстно желал, чтобы капитан умер либо поправился. Но все равно он исполнит волю Девы Марии, хоть она и неисповедима равно для Гроссбартов и меньших людей. Придвинув бочку на место, он так и не увидел, как Аль-Гассур выплюнул мясо, которое спрятал за щекой.

– Они едят ее? – хохотал и рыдал Барусс.

– Нашу жену, – стонал Аль-Гассур, прижимая рыбье мясо к щеке.

– Мою невесту.

– Как мы отомстим за нее?

– Их кровью, – плакал Барусс, – их костями и душами.

– Она погибла, – причитал Аль-Гассур, – погибла, погибла, погибла.

– Но у тебя будет другая, – всхлипнул сквозь смех Барусс. – Призовешь другую, и она станет твоей, а я поплыву со своей по водорослевым угодьям. Больше, чем их Мария, больше, чем моя Матильда.

– О чем ты?

– Освободи меня, брат, – совершенно спокойно попросил Барусс. – Разрежь мои путы, и я покажу тебе.

Хоть Аль-Гассур и погрузился в безумие, одна мысль об этом заставила его вздрогнуть. В нерешительности он затянул:

– Гроссбарты вернутся, я уверен в этом. Лучше подождем, пока солнце зайдет, тогда они будут сторониться этой комнаты.

– Отомсти за нас, когда я уйду, брат, и тебя ждет награда.

Барусс закрыл глаза и начал тихонько напевать мелодию, которую они оба хорошо знали, хотя его человеческое горло и не могло передать ее сокровенную суть.

Наверху остальные узнали, откуда взялось мясо, когда Лючано заглянул в трюм. Он потерял сознание, а когда пришел в себя, пополз прочь от Гегеля, повторяя все молитвы, какие знал. Рафаэль тоже содрогнулся от отвращения и поклялся, что скорее умрет, чем положит в рот такую мерзость, а Мартин поддержал и благословил его в отказе от плоти морской ведьмы как источника пропитания. Родриго лишь улыбнулся их негодованию: его вовсе не удивил новейший грех, в котором, однако, юноша не пожелал принимать участия. Он забрался на мачту, пока остальные выражали свое возмущение, но на почтительном расстоянии от ушей Гроссбартов.

Из всех, кроме восставшего из мертвых Гегеля, Родриго получил вчера самые тяжелые раны. Но кусок голой кости на черепе, пробитая насквозь рука и разодранное зубами ухо по-прежнему беспокоили его меньше, чем болезнь капитана – последнего близкого человека, который остался у него на земле. Сидя на рее рядом с поникшей головой шевалье Жана, он смотрел на море и думал, как ему жить дальше, если Барусс умрет.

День тянулся медленно, отчаяние команды уравновешивалось только непоколебимым оптимизмом Гроссбартов. Понятное дело, что золотоносные пустыни арабов лежат где-то за следующей облачной грядой, и даже ранним вечером братья поглядывали на горизонт, уверенные, что вот-вот появится земля. Суша не появилась, и, хотя ночью поднялся более сильный ветер, матросы так измотались, что вновь попытались заглушить сном голод. То, что Аль-Гассур казался вполне здоровым, не убедило никого, кроме Гроссбартов, попробовать ее мясо.

Братья сытно поели, не прекращая отчаянно спорить, вкусная это еда или нет. Манфриду казалось, что мясо больше похоже на дичь, чем любая морская живность, а Гегелю оно напоминало именно рыбу. Его ненависть к четвероногим зверям ничуть не мешала наслаждаться их зажаренным мясом и органами.

– Странное дело, – проговорил Гегель после еды, – мы теперь, выходит, видели уже трех ведьм и трех чудищ?

– Считаешь неправильно, – рыгнул Манфрид.

– Это как?

– Одно чудище, которое мантилюпа, или как его, ведьма, которая ему служила…

– Это он ей служил, – поправил Гегель.