Джесс Буллингтон - Печальная история братьев Гроссбарт [litres]

– Во время своих путешествий я повстречал путника, – прошептал Барусс, отпустив Аль-Гассура, и бросился к рассыпанным ящикам. – Он был путник, и я был путник, и недолго мы путешествовали вместе. Только путешествия и стоят того, чтобы жить. У меня была жена и двое мальчишек, но я все равно хотел путешествовать, если ты понимаешь.

– Я пони…

– Лучше всего путешествовать с другими путешественниками. Море тебя бросает к другим людям, но не все они в душе – путешественники. Тот человек, как и я, был не просто путник, который путешествует, поскольку может, но путешественник, который путешествует, ибо должен.

– Я сам путешествовал. Должен призна…

– Он рассказал мне. – Барусс открыл коробку с ювелирными украшениями и швырнул в стену так, что сокровища рассыпались по полу. – Я не спрашивал, как и ты не спрашиваешь, но он рассказал мне, как я расскажу тебе.

Аль-Гассур молчал, глядя, как капитан громит другие ящики, пока не нашел тот, где хранилась его одежда – последний сундук, который шевалье Жан собирался выбросить, прежде чем поскользнулся, ударился головой и понял, что корабль тоже успокоился. Барусс затрясся от хохота, так, что по его коленями побежали струйки слез и крови. Араб поднес свечу поближе, а Барусс принялся разбрасывать по комнате подбитые мехом плащи и крепкие сапоги.

– Он знал, что я не могу быть совершенно счастлив, ибо я путешествовал, несмотря на тяжким трудом добытые богатства, любовь семьи и высокое положение. Поэтому, думаю, именно поэтому. Но часто, часто я гадаю, особенно после того, как они погибли, и я изгнал ее. Если будешь бояться моря и ее, но паче того если будешь бояться ее вернуть, пожалеешь обо всем, как я обо всем пожалел. Но, в конце концов, станешь так же счастлив, как и я!

Барусс затрясся от хохота, так что на его обнаженном теле кровь смешалась в грязью.

– На востоке их дом. Плыви туда, где по преданию тонут корабли, к морским скалам в открытом море, одиноким островкам, тайным рифам, что вспарывают кораблю днище, плыви туда один. Я оставил свое судно и всех своих людей и в шлюпке подошел к пустынному острову – так далеко на востоке, как только я заплывал в жизни – за Кипром, на самом краю Святой земли. Никакой луны быть не должно, даже краешка, когда море освещают одни звезды, а сам ты боишься; тогда стоишь и ждешь с крепкой сетью.

Капитан наконец нашел то, что искал, ибо прекратил рыться в вещах и отклонился назад, сжимая в дрожащих руках толстый черный кафтан. Он осторожно провел по нему вверх и вниз острием ножа, пока араб не услышал тихий металлический звон. Затем Барусс вспорол ткань, сунул руку за подкладку – нежно, точно повитуха, что помогает щуплой роженице привести на свет первого ребенка. Пламя свечи блеснуло на чем-то, и Аль-Гассур заглянул через плечо капитану.

– Если поищешь, найдешь канат тонкий, как веревка, но куда более крепкий. На конце его вяжешь петлю и бросаешь в море. Длиной он должен быть где-то с корабль, чтобы достиг ее глубины. А потом ждешь, но недолго. Как только почувствуешь, что клюет, тяни наверх, медленно и нежно, будто первый раз занимаешься любовью с молодой женой. Потом услышишь всплеск рядом со своей лодкой, а затем бросай сеть – аккуратно, ибо всякому человеку дан лишь один такой шанс. Быстро вытаскивай ее на борт, но не смотри на нее, иначе все пропало! Но главное – не смотри, пока не найдешь каменистый берег, куда вытащишь сеть, только тогда! И это, дорогой брат, стоит всех жертв, на которые ты пошел, всех трагедий, которые переживешь. Первый взгляд на нее! Лишь тогда ты вернешься на свой корабль и в мир людей – с тем, что заслужил.

Аль-Гассур вытянул дрожащие руки и принял артефакт. Бока бутылочки были смяты и перекручены, а вместо пробки ее венчало гладкое стеклянное колечко. На дне лежал какой-то странный предмет, завернутый в тюленью кожу. Пораженный араб заметил, что он превосходил по размерам горлышко бутылки. То ли бутылочку выдули вокруг этого предмета, то ли он сам как-то вырос внутри. Но чудеснее всего было то, что стекло казалось теплым на ощупь. Прижав его к щеке, Аль-Гассур почувствовал, что оно пульсирует, точно сердце маленького зверька.

– Всегда прячь его – от луны, солнца и чужого человека. Здесь, меж полом и потолком, даже здесь он вполне опасен. – Барусс оторвал полу камзола и накрыл ею бутылочку в ладонях Аль-Гассура. – Никогда не подставляй его открытому небу, даже когда будешь использовать, пусть остается замотанной в тряпки, а уж море само снимет эту мантию. Теперь, когда увидел его, никогда больше не рискуй разворачивать, – никогда!

– Брат, я всегда буду веровать только в тебя, – поклонился Аль-Гассур.

– Мне нравится видеть, как дрожат маленькие птички, – прошептал Барусс со странным акцентом, и, прежде чем Аль-Гассур успел спросить, что это значит, в лицо арабу хлестнула горячая жидкость.

– Ты упокоишься с нею, брат мой, – поклялся Аль-Гассур, для которого вся комната окрасилась алым от крови в глазах.

Барусс повалился вперед, в его груди по самую рукоятку сидел нож араба. Лихорадочная улыбка не сочеталась с ужасом в его мутных глазах, а губы еще долго продолжали беззвучно шевелиться. Так капитан Алексий Барусс покинул мир людей и Гроссбартов, оставив свое наследие в руках тех, кто по-прежнему славил его имя.

Несколько дней прошло с тех пор, как Генрих облачился в балахон флагелланта. Все это время мальчики оставались послушными и молчаливыми, но хватали на дороге одиноких путников и приносили к приемному отцу, который поучал полубессознательных жертв, прежде чем позволить близнецам их съесть. И каждый раз, когда они пожирали нового человека, демон ярился и требовал, чтобы Генрих сохранил жизнь новообращенному, но воля человека оказывалась сильнее желаний злого духа. Лихорадка не покидала Генриха, но наполняла его члены нездоровой энергией, а не ослабляла его, и он, даже не заметив того, опустился до каннибализма, когда Бреннен предложил ему самые нежные кусочки очередной несчастной жертвы. Демониак уже не мог выносить солнечного света, и близнецы рыли для него глубокие норы, когда рядом не оказывалось пещер или густых зарослей. Тревога терзала Генриха, который в жизни не видел ни одной карты, но все равно, повинуясь животному чувству, двигался на юг.

Той ночью, когда они миновали городок, почти уничтоженный пожаром, мальчишки вдруг устремились к костру, который приметили у небольшой речки. Теперь они странствовали по травянистым равнинам, так что днем почти негде было спрятаться, и Генрих запретил бы им эту вылазку, если бы не тешил себя надеждой настичь Гроссбартов прежде, чем они ускользнут от него на корабле. Привычные в таких случаях пронзительные вопли быстро стихли, и радостное возбуждение покинуло Генриха. Он остался ждать детей на берегу речки, так как подозревал, что любой из Гроссбартов в такой ситуации будет кричать и ругаться, но не завопит и не завизжит, даже если ему поросята отгрызут гениталии.