Сет Дикинсон - Бару Корморан, предательница

– Но, когда слияние завершится, у тебя будет не пруд, а целое море, чтобы плавать в нем, – закончил он.

Маскарадские учителя и матросы приходили в школу и покидали ее совершенно свободно. Болезнь не брала их. Прибытие второго маскарадского фрегата Бару вычислила моментально – когда по коридорам принялись бродить толпы незнакомых ей людей. Среди них Бару заметила и долговязую чернокожую девушку в звании мичмана – от силы двумя годами старше Бару, но уже имевшую право носить саблю. Бару еще говорила на афалоне с сильным акцентом и постеснялась поздороваться и спросить, как ориатийской девчонке удалось стать офицером военно-морского флота Маскарада, да еще вскоре после того, как две могучие державы сошлись в великой Войне Армад.

А соученики начали исчезать из школы: их отправляли на остров в семьи, страдающие от мора.

– За негигиеничное поведение, – объясняли учителя.

– Социальная патология… – шептались в классе. – Их застали за игрой в отцов…

Наступил период созревания. Учителя зорко наблюдали за учениками, ожидая проявлений негигиеничного поведения. Теперь Бару осознала, отчего Кердин Фарьер советовал, с кем ей можно, а с кем и вовсе не стоит дружить: некоторые помогали учителям в слежке.

Бару исполнилось тринадцать. Ее троюродная сестра Лао была на два года старше Бару. Однажды Лао прибежала к Бару, горько заламывая руки.

Они обе спряталась за пологом, который отгораживал постель Бару от остальных кроватей, – какое-никакое, а уединение.

– Лао, что стряслось? – спросила Бару.

– Мой личный наставник, – начала Лао, потупившись. – Он… – Лао покраснела и сбилась, перейдя с афалона на родной урунокийский. – Он – извращенец.

Личным наставником Лао был Дилине, преподаватель социальной гигиены – вежливый, снисходительный, непривычно бледнолицый фалькрестиец. Обычно он занимался с недисциплинированными или чрезмерно тоскующими по дому. Бару давным-давно решила, что Дилине ничем не может помочь ей на экзамене на государственный чин.

– Что он сделал? – прошептала она. – Лао, посмотри на меня!

– Он думает, у меня – социальная патология, – ответила Лао, прикрывая глаза ладонью от стыда – данный жест ученики переняли от учителей. – Он считает, я трайбадистка.

– Ой! – вырвалось у Бару.

Позже она возненавидит себя за расчетливую мысль: «Если Лао – трайбадистка, то чего мне будет стоить дружба с ней?» Ведь изучаемая наука о гигиенической наследственности гласила, что ложиться в постель с другой женщиной – преступление и за это виновную надо обязательно подвергнуть строгому наказанию.

Дилине объяснял классу, что Имперская Республика рождена революцией против вырожденцев-аристократов, извратившихся телом и разумом за многие столетия беспорядочного спаривания. Их пример показал Фалькресту истинную ценность гигиеничного поведения и тщательного планирования наследственности. «Зараза трайбадизма и содомии должна искореняться как в теле, так и в родословном древе».

Но ведь они с Лао родились на Тараноке, в таранокийских семьях. Верность семейным узам выше Маскарада и его доктрин!

– Что он сделает? – прошептала Бару.

Лао подтянула колени к груди, чуть отодвинула полог и осмотрела дортуар.

– Есть лечебная процедура. Она выполняется руками. В последний раз, когда он ее предложил, я сказала, что у меня месячные.

Бару кивнула.

– Но ты должна ходить к нему на прием каждую неделю.

Лао помрачнела.

– Вряд ли мы способны что-то предпринять, – сказала она. – Даже ты, Бару, хоть ты у него и в любимицах. Может, оно и к лучшему: говорят, лечиться нужно как можно раньше, пока зараза не проникла в наследственные клетки.

– Нет-нет, – возразила Бару и взяла сестру за руки. – Лао, я знаю, к кому обратиться. Я помогу тебе!

Лао благодарно сжала ее ладони.

– Не надо. Переживу. А тебе есть что терять.

Но Бару уже продумывала ходы. Азарт опьянил ее. Позже, презирая себя за расчетливость, она будет вспоминать: «Это была первая проба власти. И первое предательство».

Бару ошиблась и просчиталась. Напрасно она рассчитывала па Кердина Фарьера.

– Послушай меня, Бару, – негромко произнес он, словно опасался, что их могут подслушать в пустом угловом дворике за туфовой стеной. – У юных девушек и молодых женщин бывает множество истерических состояний и иных неврозов. Это научный факт, неизбежное следствие путей наследования, формирующих пол. Юноши склонны к вспышкам ярости, к насилию и промискуитету, а девицы – к истерии, перверсиям и расстройствам психики. Если хочешь стать женщиной, наделенной властью, – кстати, в Империи такие представительницы женского пола есть… и их немало, – ты должна быть очень сильной. Ясно тебе?

Бару попятилась. Глаза ее широко распахнулись, дрожь губ выдавала пережитое потрясение. В первый раз в жизни Кердин разозлился на нее!

– Нет, – заявила она с наивной прямотой, о которой позднее пожалеет. – Вы лжете! Кроме того, проблемы не у меня, а у Лао, да и Лао не виновата! Виноват наставник Дилине – он к ней просто свои лапы тянет!

– Тихо! – прошипел Кердин Фарьер. – Дилине докладывает директору школы обо всем, что касается социальной гигиены, и его отчеты навсегда остаются в личных делах каждого ученика. Понимаешь, во что может превратиться твоя жизнь, если ты наживешь себе врага в его лице?

Годом-двумя раньше Бару заорала бы в ответ: «Наплевать!», но теперь она знала, что ее протест будет выглядеть проявлением истерии.

Поэтому, несмотря на все свое отвращение, Бару сосредоточилась на практических вопросах.

– Если действовать будешь ты, – начала она, – то я не наживу себе врага, верно? Пусть Лао выставят из школы. Ей здесь не нравится. Директор вполне может счесть ее непригодной для государственной службы.

Неподалеку, с кухни, раздался звон разбитой тарелки и чей-то гневный возглас на афалоне. Кердин Фарьер сложил ладони домиком – как всегда, этот жест означал, что он собирается объяснить Бару нечто сложное.

– Такие люди, как Дилине, посвящают свои жизни твоему совершенствованию, Бару. Они достойны твоего уважения. Их мастерству и знаниям нельзя противиться ни в коем случае: это непозволительно! Если Дилине обнаружил у твоей сестры признаки негигиеничного поведения, он вылечит ее. – Глаза Фарьера потемнели под редутами бровей. – Дитя мое, поверь: любой иной вариант окажется для нее гораздо болезненнее.

«Если Кердин пустился в разглагольствования, значит, он считает, что меня можно переубедить. Наверное, он не разочаровался во мне и не махнул на меня рукой. Если продолжать настаивать… Нет, мне нельзя терять его покровительство», – подумала Бару.

– Ладно, – произнесла она вслух. – Забудем о Лао.