Кристина Амарант - Ты мои крылья [СИ]

Торвальд улыбнулся.

— Так же, как ты попала сюда. Если, конечно, не возражаешь против еще одной поездки в багажнике.

Она до последнего боялась, что Мэл откажется от встречи. Свадьба, медовый месяц — не лучшее время, чтобы вспоминать прошлое. Особенно такое прошлое.

Но он согласился. Была новая поездка в багажнике, во время которой Наама чувствовала себя героиней шпионского романа. И безлюдная подземная парковка какого-то отеля, с которой можно было подняться на лифте прямо в номер, минуя портье. Торвальд подвел ее к двери, на которой поблескивали позолоченные цифры шесть и семь.

— Иди.

— Α ты?

— Я буду ждать здесь. Это разговор для двоих.

Преодолевая робость, Наама постучала. Дождалась негромкого «Можно» и заглянула.

Армеллин стоял у окна. Взрослый, собранный, бесконечно чужой. Наама попробовала соотнести его образ с малышом, которого помнила, и не смогла. Время, когда она заботилась о нем и любила его, было отравлено безумием. А последние двадцать лет — ненавистью и виной.

— Ты просила о разговоре?

— Просила.

О чем им говорить? Может ли одно «прости» возместить потерянные годы? Можно ли вообще ее простить?

Она уже просила однажды прощения. Еще в Грейторн Холл. Тяжелый и трудный разговор, оставивший после себя опустошение и облегчение. Мэл не простил ее тогда, но почему-то пожелал избавить от Андроса.

— Я слышала: ты женился. Поздравляю. Таисия замечательная.

— О да, — он повернулся и на замкнутом лице вспыхнула совсем не свойственная ему мечтательная улыбка. — Она — мое счастье.

— Как все прошло?

Мэл пожал плечами.

— Как всегда на подобных сборищах: шумно, пафосно, много народу и суеты. Но иначе нельзя: положение обязывает. Мы думаем подождать месяц и устроить тихое торжество в кругу близких. А это для прессы и общественности, сама понимаешь… — он осекся и испытующе посмотрел на Нааму. — О чем ты хотела говорить?

— Я… — слова давались с трудом, звучали хрипло и сдавленно, — хотела попросить прощения…

— За что?

— За все.

Сын нахмурился и сложил руки на груди, рассматривая ее сквозь стекла узких очков.

— «Все» — это слишком много, Наама.

Она дернулась, словно от удара, услышав свое имя, но продолжила.

— Много. Не надеюсь, что ты простишь, но все равно скажу это. Прости. Я виновата перед тобой, как только может быть мать виновата перед своим ребенком. Я не хотела тебя. Не ждала, мечтала избавиться.

Ненавидела. Круглый, как арбуз, живот, постоянная тошнота. Ощущение, что в теле растет что-то чужое, гадкое. Мерзкий выродок, отродье ди Небироса.

Дважды Наама пыталась вытравить плод. Αндросу пришлось устроить круглосуточную слежку, чтобы не дать ей навредить себе или ребенку.

Годы после родов тонули в дымке безумия. Постоянно орущий сверток — крохотные ручки и ножки, от вида которых в душе внезапно расцветала нежность. Слюнявая беззубая улыбка — она предназначалась Нааме и была прекрасна, но фиалковые глаза детеныша снова напоминали о его отце, и нежность сменялась обжигающей яростью.

Рассудок метался между исступленной ненавистью и такой же исступленной любовью. Однажды Наама обнаружила себя с кинжалом в руках над кроваткой. Γде взяла? Что собиралась с ним делать?

Тогда она отбросила оружие и упала на пол, заходясь в рыданиях. А потом еще несколько дней не осмеливалась приблизиться к сыну.

Когда ей впервые пришла в голову эта мысль? Мысль, примирившая с существованием ребенка, позволившая любить его. Один ди Небирос убьет другого и подарит ей свободу.

Безумие согласилось: хороший план. Просто отличный план. Кто будет ждать удара от ребенка?

Сын тоже согласился. Для него это была игра…

— И когда Андрос сделал это… я не смогла защитить тебя.

Больше всего хотелось сейчас уйти, забиться в безопасное укрытие, сбежать от безмолвного обвинения во взгляде. Но Наама не двинулась с места.

Армеллин побледнел. Несколько мгновений он разглядывал ее, а потом губы демона скривились в горькой усмешке.

— Никто бы не смог. Но почему ты не пришла тогда? Я ждал тебя… я бы руку отдал, чтобы увидеть тебя! А ты не пришла…

Она съежилась.

— Меня не пустили.

«Я наказал щенка, — сказал тогда Андрос. — Велел отрезать ему крылья.»

В тот миг стало холодно, из мира исчезли краски и звуки. Непомерный, неподъемный груз вины придавил к земле, почти раздавил. Не было ни сил, ни желаний, ни даже слез.

«Но я знаю, кто на самом деле виноват, и ты тоже будешь наказана.»

Она приняла эти слова даже не равнодушно, с радостью. В душе Наама была согласна — она заслуживает наказания. Самого сурового, самого жуткого.

Он наказал ее с невиданной жестокостью. Но все равно недостаточно.

Дни и ночи между похотью и болью. Бешенство в фиалқовых глазах, рычащий голос: «Я пр-р-редупреждал тебя, На-а-ама». Волны похоти от наркотика, прокатывающиеся по телу. Это не страшно. Страшно было думать о том, что она натворила в своей неуемной жажде мести. Страшно понимать, что способен сделать Андрос с их общим сыном, чтобы причинить ей боль.

— Сначала меня не пустили, а потом…

Она не пришла. Ни тогда, когда снова смогла ходить после наказания. Ни позже. Отреклась от Мэла на словах и в душе. Освободила от себя, не позволила ему стать заложником в их с Αндросом разрушительном противостоянии. Оставила одного.

И ее место занял Андрос. Учил его. Воспитывал. Лепил свое подобие — день за днем, год за годом. Наама видела, как Мэл послушно копирует ужимки и манеры ди Небироса и ненависть, помноженная на чувство вины, снова разгоралась, испепеляющим, сжигающим душу огнем.

Так было годы. А потом появилась Тася…

Голос срывался, когда она говорила и говорила, обнажая душу, вытаскивая на свет все, что копилось и оседало в ней годами. Ноги подламывались от слабости, Наама опустилась на диван, но не замолчала. Не раньше, чем выплеснула все.

— Я виновата. Прости, если можешь. Α я себя никогда не прощу, — последние слова потонули в слезах. Γорьких, как сама жизнь. Наама спрятала лицо в ладони и заплакала.

Мэл сел рядом. И вдруг обнял ее. Положил руки на плечи, прижал к себе, словно приглашая выплакаться на своем плече. Какой он большой, совсем взрослый. Родной и чужой. Прошлого не изменить, не исправить сделанных ошибок. Можно только сожалеть…

Слезы кончились. Теперь Наама просто сидела, уткнувшись сыну в плечо. На душе ощущалось опустошение, горечь и легкость.

— Прости… снова прости. Я не должна была вываливать это на тебя…

— Нет, должна, — тихо возразил он. — Спасибо.

— Что? — она чуть отстранилась, вглядываясь в знакомое и незнакомое лицо. Φиалковые глаза за стеклами очков странно блестели.