Сергей Байбаков - Воины Беловодья

В желтых глазах филина застыла усталость, но видно: в них всплескивается и горделивое торжество, и радость победы. Вот филин прекратил хрипло дышать, и вот с жалобными стонами и кряхтеньем перед Кириллом и русалками возник леший Дубыня в своем неизменном латанном-перелатанном кафтане.

Дубыня, хоть и имел смертельно усталый вид, радостно щерил огромный рот и сиял, как ясная монета. Вид его наводил на мысль, что леший неожиданно нашел решение задачи, у которой решения не было вовсе. Дубыня пытался что-то сказать, но ему удалось издать лишь несколько невнятных каркающих звуков.

— Да ты передохни, Дубыня! — воскликнула Ярина. — На тебе же лица нет, милый! Передохни! Потом расскажешь!

Леший тяжело мотнул всклокоченной головой и непонимающим взглядом уставился на русалку.

— Что?

— Воды испей! В себя приди! — воскликнула Снежана.

Дубыня с трудом разжал сведенные пальцы. Из них с шелестом упал на песок холщовый сверток. Леший полез в суму, с которой не расставался, по-видимому, никогда, даже в образе филина, и с усилием извлек из нее не чашку, не кувшинчик, а целый бочонок. Дубыня изловчился и ловким ударом выбил со дна пробку. На песок закапала снежная пена, запахло пряным запахом кваса. Мешающую суму Дубыня отшвырнул далеко в заросли ветвистой ивы — потом подберет.

Леший пил долго, пока не ополовинил бочонок. Утолив жажду, поставил его на песок, отер губы, стряхнул со лба капли пота и облегченно вымолвил:

— Уф!

Но тут глаза у него закатились, и он тяжело брякнулся оземь. Кирилл сделал первое, что пришло в голову: сорвался с места, бросился к озеру и, зачерпнув в сложенные ковшиком руки воду, бросился обратно, причем умудрился не растерять ни капли. Вода с плеском ударила Дубыне в безмятежное лицо.

Кирилл руководствовался инструкцией. Первое действие при обмороках и тепловых ударах — это приложить холод к голове и груди и перенести пострадавшего в прохладное место. Холода при себе у Кирилла не было. Зато воды кругом — хоть отбавляй! Сейчас он еще разок на него плеснет, затем смочит тряпицу, приложит к груди и на голову и перетащит Дубыню в тенек под иву.

Но ничего этого делать не пришлось. Первая же попытка превзошла все ожидания. Леший зафыркал, закашлялся, будто выскочивший из омута утопленник, и заорал вслед Кириллу, намеревавшемуся еще раз набрать воды:

— Стой! Не надо, Кирилл! Я уже жив!

Снежана и Ярина, заходились хохотом. Кирилл, оказывается, не знал, что леший воду терпеть не может!

— Хватит, Кирилл! Хватит!.. — бормотал Дубыня. — Достаточно воды, мне уже лучше.

Дубыня уселся, плотнее завернулся в свою драную одежку и вроде как оправдательно забубнил:

— Я ведь сырость, того… не очень жалую. Бывает, под дождичек попадешь, смочит тебя водица, излупит струями своими ледяными, так потом места себе не находишь! В озноб шибает, да косточки от промозглости ломит.

— Ох, врешь, Дубыня! Ох, врешь! — погрозила пальцем Ярина. — А как же твои знаменитые лешачьи угодья? Там ведь от сырости да комарья не продохнуть! Да и на землю в твоем хозяйстве ступить боязно: вода под ногами чавкает, будто в гнилом болоте. Там-то ты как ходишь? Озноб косточки не шибает?

— Не шибает! — заулыбался леший. — Права ты, водоплавающая! Просто не люблю я воду, вот и все! А тут летел, приморился, размяк — а он как плеснет мне воды на башку немеряно! — Дубыня с деланной свирепостью покосился на Кирилла: — Тут кто угодно взъярится да орать начнет!

— Банька? [1] Так в печатном издании: явный пропуск одной реплики диалога ( прим. верстальщика ). Это где друг друга веникам изничтожают, да паром выматывают? Хм… Пожалуй, затаскивай! Согласен! Хоть я воду не очень люблю, так ведь и она разная бывает. В теплой водице иной раз и поплескаться не грех! Коросту тоже иной раз согнать не мешает. — Дубыня засунул руку под кафтан и со скрежетом почесал грудь. Потом поскреб шею, затем добрался до ушей…

— Хватит чесаться! — засмеялась Снежана. — Мыться надо, это ты правильно заметил! А вода, она мокрая. Вот тебе и весь сказ! А то что она иной раз теплая, а иной раз ледяная, так это ничего не значит. Все одно — грязь сгонит.

— Не скажи, не скажи… — отозвался леший. Потом посерьезнел, стрельнул глазами на холщовый сверток и торжественно сказал: — Вот! Себя не пожалел, но такое дело сделал, что…

Что за дело он сделал, леший не договорил. Дубыня подтянул сверток поближе, с хрустом разогнул затекшие костистые пальцы и принялся неторопливо разматывать плотную холстину.

— Вот, — бормотал леший, снимая слой за слоем, — рубаху не пожалел. Время торопило и ничего при себе не было, так ведь для бесценной вещи и рубахи не жалко…

В самом деле, залатанный кафтан действительно красовался прямо на голом теле. Обычно свою одежку леший с тщанием закрывал на все завязочки, пуговки и петельки. Упаковывался наглухо. Кирилл скосил глаза, с любопытством заглядывая в вырез: что под кафтаном? Может, леший корой покрыт, как деревья, которые он оберегает? А может, он просто из ошкуренной древесины? Но ожидания Кирилла не оправдалось: из скудного декольте торчало исхудавшее, в меру волосатое и вдобавок покрытое разводами грязи тело. Да, в баню Дубыне точно надо. Об этом Кирилл позаботится.

Леший бросил взгляд на Кирилла и, видимо, что-то уловил в выражении его лица. Дубыня перевел глаза на Ярину и Снежану. Русалки с непонятной задумчивостью смотрели на его грязную засаленную грудь. Леший вспомнил, что по осени обещал заслать сватов к их подружке — русалке Белане. Что ж, получается, что и она тоже будет на него таким диким взором глядеть? Нет! Этого он не допустит!

— Да ладно вам! — досадливо пробормотал Дубыня и запахнулся плотнее. — Что ты там, Кирилл, про баньку говорил? Что для нее потребно? Ныне же и сладим. Я беров с бревнами пришли. А уж ошкурить их, так это мы сами управимся. Ты знаешь, как ее строить? Что еще понадобится?

— Знаю, как строить. Все знаю. Сладим баньку!

Леший на время отложил свое занятие, то есть бросил разматывать сверток. А все потому, что в соснах у начала косы послышались рык, рычанье и басистый лай. Шейла…

Собака неслась на всех парах, производя непомерно громкий для охотничьих угодий шум. Впрочем, почему она себя так вела — понятно. В лесу не было равных ей по силе. Во всяком случае она еще не сталкивалась с достойным противником. А если и столкнется, то от ворога ее унесут стремительные лапы. Собака издалека учуяла, а потом разглядела Дубыню. Ее кормилец исчез и отсутствовал в неведомых краях долгие-долгие дни.

Все это время овчарка жила впроголодь, а все оттого, что Кирилл, скептически оглядев ее круглые упитанные бока, изрек ужасные, немилые, непонятные собачьему уху слова: «Все, Шейла, ты отлучена. Снята с довольствия. Теперь у тебя пост и режим жесточайшей экономии. Деликатесной пищи у меня для тебе нет. Нет, конечно прохарчевать я тебя смогу! Не переживай! Свой хлебушек и котелок наваристой кашки по утрам ты, само собой разумеется, получишь. Но не более того! Так что лови своих друзей. Кто у тебя там? Букашки? Лягушки? Дубыня неведомо где и когда появится, неизвестно. Ты псица умная, памятливая, и теперь твоим кредо будет умеренность. Ведь согласись, Шейла, в этом есть своя прелесть: отходить ко сну, не зная, чем будешь харчеваться утром. И когда ты, наконец-то, получишь свою порцию густой наваристой каши, ты ощутишь всю прелесть жизни. У нас, людей, многие мечтали бы похудеть. Да вот беда — не получается! Я не о бедных говорю. Им обжираться не на что, да и незачем. Они, как правило, худы и подвижны. Они должны жить дольше, чем богатеи. Но это у них не получается. Понимаешь — помирают от излишеств: от пьянки, от курения. Но ты-то не куришь и не пьешь! Так что разумное голодание пойдет тебе только на пользу. Я хочу, чтоб ты прожила подольше».