Павел Кошовец - Это не наша война [СИ]

Его Преосвященство присел на скамью, оправил полы серой сутаны и наконец-то пытливо глянул на топчущуюся, словно на горячих углях, парочку.

— Простите меня, молодые люди, — начал он тихо, но — как мимоходом отметила внимательная Руфия — раскаяния в голосе не было ни на агр, — я случайно услышал часть вашего разговора, — ушки принцессы стремительно покраснели: часть — это сколько? даже всё целиком может быть частью ещё более полновесного чего-то, — и не смог побороть любопытство, уж простите мне этот грех, — глаза святого отца в набрякших, окаймляющих поясках были ясны и прозрачны, можно даже сказать, что невиннее, нежели у ребёнка, — скажите, пожалуйста, если это не тайна, если от этого не зависит чья-либо жизнь или честь, — абсолютно серьёзно, ни намёка на улыбку, — о чём у вас была речь? — отвернулся, протянул сухонькую руку и коснулся тыльной стороной ладони лепестков удивительно красивой жёлто-оранжевой цезальпинии. Будто дал для поцелуя.

Принцесса стояла потупившись и отчего-то думала о том, что взрослые (чем старше, тем явственней) гораздо легче прощают свои прегрешения перед молодёжью, нежели какие-либо прегрешения той же молодёжи, да ещё и умудряются выторговать — именно этот глагол — в свою пользу некие условия. Она была смущена — в присутствии кардинала почти всегда так себя чувствовала. Сковано. Можно сказать, соблюдала приличия. Но своё внутреннее состояние она определяла чётко. Тем не менее, нужно было отвечать — Меньи, покрасневший и напряжённый, был ей сейчас не помощник. Что значит взрослые — люди с опытом, то есть очень многие ситуации уже пережившие на собственной шкуре и, естественно, предвидящие на шаг вперёд и готовые к разным действиям.

— О любви, — немного с вызовом ответила Руфия и подняла глаза. В конце концов, ей нечего стыдиться… Ну, кроме обмана учителя астрономии. Но ведь при определённом ракурсе её встречу с Меньи можно расценить, как… заболевание? Не простуда, верно, но… Она тряхнула головой, окончательно запутавшись.

— И что это по-твоему? — с интересом спросил Апий, его глаза неожиданно блеснули с некой хитринкой.

— Любовь — это Единый, — отчеканила Руфия.

Кардинал неожиданно расхохотался, отчего лицо его прояснилось, расцвело, будто солнце с лучами — морщинками смеха.

— А ты взрослеешь, юная принцесса, — протянул он с улыбкой, глядя вроде и на неё, а словно сквозь. — Всё верно, всё верно, — тихо пробормотал про себя, опуская голову, задумавшись о чём-то, и по привычке левой рукой опираясь о выставленное вперёд колено. Девушка знала, что Его Преосвященство мучают порой сильные боли в коленях, но он, вместо того, чтобы либо магически, либо лекарским образом излечить себя, стоически терпит, отмахивается от назойливых сердобольцев из своего окружения, отвечая, что Единый ради детей своих и большую боль терпел, не то что больные колени, то бишь, раз он даёт такое испытание, значит уверен в том, что человек с ним справится. — Спустился как-то Единый к умирающему в пустыне человеку и спрашивает: «Что ты жаждешь? Проси — чем-то одним могу тебя наделить. Но помни: в конце концов свой путь ты должен пройти сам». Человек помолчал, перебирая варианты от стакана воды до прекраснейшей из женщин, вздохнул и ответил: «Дай мне любви». Единый исполнил его желание, и тот встал и пошёл, — святой отец внимательно посмотрел на Меньи. — Знаете, отчего человек встал и пошёл?

— Потому что любовь придаёт силу? — неуверенно ответил Меньи.

— Это правда, — перевёл взгляд на Руфию.

— Возможно он вспомнил о своей девушке — женщине… — начала словно бы размышлять принцесса, следя за кардиналом, заметила еле уловимый кивок, обычно означавший одобрение. — Либо чувство, что вдохнул в него Единый, обновило любовь, затёртую трудной дорогой, изобилием песка, забивающим глаза, уши, нос, изматывающим солнцем. А тут наносное исчезло, открывая окно к любимой, ждущей его, к ребёнку, ещё не зачатому, но целые караваны любви к которому уже собраны и не растрачены, — она говорила всё уверенней и твёрже, а Его Преосвященство, откинувшись на спинку скамейки, полуприкрыв глаза, с видимым удовольствием слушал её.

— А также о родителях, — порывисто дополнил Меньи.

— Что? — недоумённо обернулась, сбитая с мысли, Руфия.

— Ну… — замялся тот. — Он мог вспомнить и о родителях, которые ждут его, своего сына, и его смерть или исчезновение могут стать неподъёмным грузом для пожилых людей.

— Да, — подтвердила принцесса, — он понимает, что не имеет права оставаться здесь, посреди пустыни, напоённый родительской любовью, ибо может так сложиться, что на его совести будет грех родительской смерти. — Руфия задумчиво посмотрела на святого отца. — Любовь — это очень много того, что вокруг, к чему ты относился с любовью, и что отвечает тебе взаимностью. Это и друзья, которым не будет тебя хватать, и вскормлённое ещё щенком животное, и сад, поливаемый твоей рукой, и книги, лежащие в определённом порядке, и люди, своим дыханием наполняющие жизнь… Да?

— Конечно, — согласно кивнул святой отец и неторопливо выпрямился, вновь вытягивая вперёд левое колено. — Человек просто ощутил всю любовь Единого, и осознание этого заставило его подняться и идти, дабы оправдать её. — Святой отец встал и двинулся к выходу. — Чуть опоздаю на службу…

Руфия и Меньи пристроились сзади — теперь им нужно было во чтобы то ни стало также посетить службу.

Когда до дверей оставалось локтей десять, она резко распахнулась и чуть ли не кубарем ввалился кто-то. Споткнулся, скатился по ступенькам, шмякнулся головой, оставляя неприятный бурый след.

— Меньи, ты здесь?! — воскликнул панически паренёк, приподнимая разбитую голову от камня, и Руфия узнала одного из младших товарищей её, назовём так, кавалера.

— Здесь, — бросились к нему РоГичи и Руфия, аккуратно обгоняя на неширокой, выложенной камнем дорожке кардинала. — Что случилось?

Вид мальчишки был ужасен: левый, повёрнутый к ним глаз являлся одним сплошным синяком, щёлочка второго тоже вряд ли давала хороший обзор. Он вдруг всхлипнул.