Оксана Демченко - Карты четырех царств [СИ]

— Он же нищий, — пискнул опекун и повис в воздухе, царапая носками башмаков по полу. — Не ноб, не ноб!

— Клог хэш Ул, к вашим услугам, — вервр с наслаждением опозорил врага, воруя его имя для сомнительного дела. — Болотный ноб княжества Мийро и последний, с кем вы общаетесь при жизни.

— Папа… — шёпотом отчаялась Ана.

— Выбор оружия за вами, — жмурясь и получая все больше удовольствия от происходящего, продолжал вервр. — Лук, копьё, сабля? Голые руки, может быть? Или же голые ноги?

— Прекратите! — громко приказала Нома.

— Лук, — трус сразу уцепился за поданную хитрым вервром соломину.

— Сколько стрел? — не унялся вервр, предвкушая отличный вечер.

— Три, — с разгону поддержал опекун. Обернулся к Номе и заорал, срываясь от истеричного страха и столь же жалкого желания убить противника, пусть и обманом: — Бегом в дом, за оружием! Не то выпорю! Он оскорбил меня и сдохнет ещё до заката!

— Да-да-да, — пробормотал вервр, наслаждаясь игрой на человечьих нервах.

Очень скоро он ощутил давно забытое, но оттого ещё более сладкое, состояние хозяина жизни человечишки — жалкого, как кукла, и глупого ещё более куклы.

Всё стало просто восхитительно, едва в руки вервра лёг лук. Опекун Номы дёргался вправо-влево, взглядом самого жалкого из кроликов отслеживал наконечник стрелы. Третьей по счету: две вервр уже выпустил, очень ровно укоротив мочки ушей жертвы.

— На глазах у детей, — верещал опекун, вдруг вспомнив, что у некоторых могут иметься совесть и принципы. — Без причины, в чужой стране… Вас будут искать всегда, слышите, хэш? А Нома окажется соучастницей. А ваша девочка с голоду помрёт под забором, а… А-ааа!

— Как безродному доверили опеку? — вслух подумал вервр, чуть ослабив тетиву, чтобы снова её натянуть до характерного скрипа, пугающего жертву.

— Не под склады, под городское имение семьи Довс. Они желали обязательно с гербом и историей, в подарок старшему сыну. На совершеннолетие, — скороговоркой пискнул «кролик». — Кто же думал, что выгнать девчонку так сложно? Третий год… А-аа… Не надо, уважаемый хэш. Не надо, прошу!

— Передай Довсам моё нижайшее почтение. Уточни своими словами, что я всегда попадаю, куда надо. И ночью, и при боковом ветре, и даже без лука, — доверительно пообещал вервр. — Прими к сведению, я учую твой страх и тем более твою жадность даже из-за моря. Войдёшь ещё хоть раз в черту ограды усадьбы, издохнешь. Не сразу. Может, я истрачу месяц, два, три, чтобы попасть, куда надо. Обычно я бью в сердце, если уважаю врага. И в живот, если очень зол. Как опекун добросердечной сверх меры белой лекарки ты проживёшь даже после выстрела в живот долго, очень долго… и несчастливо.

— Немедленно прекратите это грязное издевательство! — Звенящим, гневным шёпотом приказала Нома… и встала между стрелком и дичью.

— Вот поэтому я не трачу себя на спасение благородных дур, о белая Нома, — усмехнулся вервр. — Вас следует спасать исключительно от вас же самих. Вы не приемлете грязные игры? Так что с того, если игры приемлют вас, перетирают в пыль и выхаркивают, выблёвывают, выдавливают. Ненавижу род людской! — вервр рычал, тяжело дыша и скалясь открыто, яростно. — Ненавижу.

— Прошу вас немедленно покинуть мой дом, — ломким, готовым сорваться в слезы голосом, велела Нома и указала тонкой рукой в парк, в сторону ворот.

— Ещё больше, чем род людской, я ненавижу выродков, заражённых неизлечимым благородством, — продолжал рычать вервр. Он отбросил лук и толчком пальцев метнул стрелу в ствол. Наконечник вонзился полностью, следом ушло на ширину двух пальцев древко… Над самой травой, в полуладони от кроличьего уха. — К лешим вежливость! Ты три года живёшь тут, как раба. У тебя на спине след кнута, я чую. Твой дом пропах слезами и болью. Что, нравится ходить битой? Это, по-твоему, гордость: никого не просить и не унижаться до борьбы, нечестной, но успешной? Подожди ещё пару зим, и он продаст тебя, как племенную кобылу, первому охочему жеребцу. Или сам попользует и вышвырнет, напоследок опозорив и тебя, и род Токт. Это всё — лучше, чем несколько мгновений неприглядных для тебя унижений слабого урода сильным… уродом?

— Убирайтесь вон! — теперь Нома кричала в голос.

Вервр быстро прошёл к порогу, вздёрнул на плечо притихшую Ану, каменную от очередного «папиного» способа вести дела. Напоследок вервр обернулся и ещё раз принюхался к страху жертвы.

— Всё сказанное в силе, — подтвердил он, и слова вползли лишь в те уши, коим были предназначены. — Если она заплачет, ты заплатишь.

Сумерки ещё не легли загаром на кожу, а город уже остался позади. Ана понемногу приходила в себя, ворочалась на плече. Наконец, села удобнее, вцепилась в ухо, вроде бы норовя его выкрутить.

— Ан, страшно. Не делай так.

— Со мной ты слишком быстро взрослеешь, — задумался вервр. — Враг Клог при добрющей мамке остался наивным слюнтяем, даже став палачом. Если подумать, он тоже под казнью ходит, я враг ему и могу быть рад… даже должен. Только мне надоело думать о нем, Ана. Он далеко, ты здесь. Что делать, у нас с тобой на двоих одна казнь: быть вместе до совершеннолетия. Твоего. Терпи.

— Жалко, — шмыгнула носом Ана. Стёрла первую слезинку и всхлипнула громче.

— Мне обычно никого не жаль. Так бывает лучше, всем. Видишь, какая беда от моей жалости. Теперь видишь?

— Тебя жалко, — часто вздрагивая, Ана сползла с плеча и прильнула к груди, слушая медленное сердце вервра. — Больно, да? Очень больно?

— Нет.

— Врун. Врун, совсем врун!

Вервр тяжело вздохнул, стряхнул с плеч кофту и закутал Ану. Понёс дальше, баюкая и ощущая всю её боль, треплющую тело и душу. Детям проще — они умеют плакать и избывать свою боль, — думал вервр. И ощущал себя слишком старым. И слез нет, и сама боль давно выгорела… ведь боль тоже конечна. Почти.

— Жили-были вервры из народа нэйя, в первом облике люди, во втором лебеди, — тихо и напевно выговорил вервр. — Такая редкость, они действительно все и по доброй воле выбирали вторую природу — лебединую. Особенные… может, они и не вервры? Может, и не третьего царства… Они были тонкокостны, легки и улыбчивы. Они любили один раз и всегда смотрели на того, кого избрали. Они умели летать так грациозно и гордо… как никто иной. Никто во всех мирах. Вполне понятно, что люди без крыльев не простили им ни верности, ни полёта, ни красоты души. Люди стали изводить одного из пары. Им нравилось смотреть, как второй от одиночества камнем падает, камнем на землю и всегда — насмерть… А один старый вервр, он совсем не умел летать, никогда, от рождения… и он уже тогда был старый. Так вот, он взял за шкирку людей и вышвырнул из прекрасного мира, где они были родные, в ужасный мир, где им пришлось выживать и вымирать, навсегда оставаясь чужаками. Люди убоялись и назвали вервра всемогущим, и стали ему поклоняться, как богу. Дарить золото и всегда, всегда изображать его на иконах с роскошными белыми крыльями лебедя. Льстивые ублюдки.