Оксана Демченко - Карты четырех царств [СИ]

— А нэйя? — пропустив мимо ушей всё худшее, уточнила Ана. — Они жили долго и счастливо?

— Никто из смертных не найдёт их мир. Потому что даже старый вервр запретил себе помнить, как туда попасть. Выставил двенадцать уровней защиты и ушёл. Они сказали: убирайся вон. Ты бескрылый… или просто бес.

— Она сильно похожа на нэйя?

— Я же слепой, забыла? — возмутился вервр.

— Значит, сильно. Не помню, чтобы ты так злился даже на меня, — задумчиво вздохнула Ана и завозилась, устраиваясь удобнее и собираясь спать прямо так, на руках. — Вообще-то эта Нома ничего, даже милая. Только готовит ужасно. Пап, а зря ты говорил, что сказки не умеешь плести. Врун. Пойдём на север?

— Позже. Хочу за море. Там жарко, вместо кроликов суслики. Они по вкусу… никакие. Но там родина человека, чьё имя я унаследовал. Старик Ан с годами стал немножко нэйя. Или он был такой от рождения? Дурак с высокими идеалами… И он, вот беда, не успел сказать мне «пошёл вон».

Знания о рисовании Ул выменял вслепую. Он не усомнился сразу и не жалел позже. Он сделал шаг к мечте, когда выслушал наставления Мастера О касательно перспективы, и после многих проб и ошибок наконец перенёс на плоский лист несколько фигур, расположенных на разном расстоянии! Получилось соразмерно, и душа вздрогнула парусом, уловившим ветер… развернулась, затрепетала в предвкушении.

Однажды он добудет из памяти золотое лето: село, перелесок и пыльную дорогу, с ними вместе вкус детства, улыбку окрыляющего счастья. Он сможет воссоздать прикосновение прозрачных пальцев Лии, сказочной девочки, что сумела раскрасить целый мир… Однажды — Ул широко улыбнулся очередной раз, и дыхание опять сбилось — он станет всемогущ. Настолько умопомрачительно и безмерно, что через рисунок поделится теплом, подарит свет души.

— Слушать! — просьба, похожая на приказ, развеяла туман мечтаний.

— Я слушаю, — вежливо кивнул Ул. — Я дал обещание и исполняю его.

— Слушать, — повторил провожатый.

Он принялся в десятый раз излагать то, что Ул почти вызубрил и сейчас, слушая снова, старался не заснуть, стравливал зевоту в кулак. От дремоты удерживало лишь почтение к Мастеру О. Увы, едва соразмерность фигур на листе устроила Мастера, пришло время расплачиваться за его науку. Для этого надлежало «принять бремя опознания и изучения беды тех, кто обратился за помощью к иерархии бессмертных».

Канцелярские слова Мастер О выговорил мёртвым тоном. Его губы шевелились, а глаза оставались пусты. Он в единый миг сделался исполнителем, принадлежащим своей карте.

— Вы шагнёте в их мир и далее проследуете, куда укажут. Вы исполните то, о чем попросят. — Мастер О смолк. Лицо дрогнуло, во взгляде проявилась душа, а с ней и боль. — Нет выбора. Нет и надежды. Там пропадали взрослые и сильные. Напоследок спрошу: разве стоило брать у меня не оружие или совет, а всего лишь урок рисования?

— Стоило! — Ул и теперь помнил ту свою улыбку, детскую, рот до ушей… И свой глубокий поклон: — Благодарю! Хотите вы или нет, а ведь отныне я ваш ученик. И нет у вас выбора. И знаете, нет у вас надежды от меня избавиться, вот!

Ул выпрямился и рассмеялся. Как можно объяснить, что ты — вот такой… Сам багряный бес счёл тебя недотёпой. Прав: умные знают страх, хитрые ищут обходные тропы, сильные держат в руках оружие. Однако же именно ты — живой враг багряного беса. Редкая честь.

— Или ты дурак, или ценность обмена на сей раз неясна мне самому, — прошептал Мастер О, отвернулся… и осыпался шуршащим песком. Как привыкнуть к такому поведению горгла, бессмерти первого царства? За время урока О трижды рассыпался и возникал, то гневаясь на непонятливость ученика, то разыскивая что-то в недрах своего мира или памяти…

— Слушай!

— Со всем вниманием, — сглотнув зевок, на вдохе выговорил Ул.

Шаг сделан, упорядоченный мир О остался позади.

В новом мире, монотонно зелёном и ухоженном, гостя ждали, расстелив коврик из более густой травы. Ул с первого взгляда ощутил отвращение: тут нечего рисовать! Кругленькое солнышко-монетка, пухленькие облака-подушечки, ровненькая трава. Глазу не за что зацепиться. Вот разве встречающие… Ул икнул и подавился, кое-как откашлялся, смаргивая слезы и отчаянно кося на них, на… обитателей. А как их ещё назвать-то?

Ул прежде беспричинно полагал, что во всех мирах, даже если их очень много, он встретит людей. Или сказочных существ. Или бесов. Но ведь не этих же непрестанно лыбящихся в два зуба единообразных кроликов ростом по плечо? Беленьких, пушистеньких, стоящих столбиками на задних лапах… И почему воротит уже от их вида?

Встречающие первый раз изложили задание. Ул сразу запомнил и сразу насторожился. Не надо иметь слух чести, чтобы осознать наглую ложь! Вернее, отвратительную неправду.

— Мы владеем мирами от этой звезды и далее в пределах оговорённого сектора, — сказал встречающий, истратив полдня на церемонии и поклоны, на цыканье зубами и хруст о рыжую кочерыжку, похожую сразу и на морковку, и на капусту.

Гостю тогда вручили на подносе первую кочерыжку — угощение. И теперь, семь местных дней спустя, Ул стоял на очередной парадной лужайке с очередной кочерыжкой, сжатой в окостеневших пальцах. Увы, он слушал все ту же речь, без единого нового слова.

— Мы обустраиваем здесь родильню, — назидательно сообщил очередной розовоносый и очень важный… кролик. Ул сдался и стал мысленно звать пушистых именно так. — Родильню! Далее по осевому лучу сектора: растильню, учильню. Координаты по системе единого реестра рас: си-суш-си-су…

Ул кивнул и стал терпеть, тиская кочерыжку. Недавно казалось: он умеет слушать без предубеждения. Даже нелюдей. Даже багряного беса! Но кролики вызывали яростное отторжение. Первые же слова плохи, отвратительны.

«Мы владеем…» — и в душе Ула полыхнуло дикое пламеня неприязни. Двузубые рассматривают мир, как имущество. Огромный мир с его закатами и восходами, туманом и перспективой, с реками и радугами, миражами и сказками… Со всем живым и неживым, что помещается под куполом неба. И не может принадлежать! Не может быть монеткой, годной и для хранения в сундуке, и для равнодушного истирания при размене и переходе из рук в руки.

Если бы дома некий князь посмел при алом нобе, вот хоть при друге Сэне, сказать: «Я владею миром»… Ул прикрыл глаза и на всякий случай шепнул очередной раз: «Слушаю!», чтобы кролики не отвлекали от яркой, хоть теперь рисуй её, картины. Вот друг Сэн слушает князя, кончики его волос вспыхивают ослепительно-белыми искрами ярости, а в его взгляде наоборот, смерзается сонный покой. Сэн, полуобернувшись и глядя мимо князя, говорит неизбежное и неизменное при вызове на бой чести: «Весома ли правда в ваших словах?». Сэн слегка кивает, намечая поклон, он же — вызов.