Оксана Демченко - Карты четырех царств [СИ]

— Если мы увидимся снова, о чем я всей душою мечтаю, — Эмин вцепился в локоть, чуть не падая, — я нарисую ещё. Она у вас замечательная. Она быстро растёт и становится очень красивая. Но это не так и важно, она… живая. И улыбка у неё особенная, я пять пластин испортил, не получалось отразить даже малый блик её света. Бара видит больше моего, он ведь алый. Он рассказал, в Ане дар переливается и играет, сплетая оттенки и меняя их…

— Вот бы кому выдавить глаза, — насторожился вервр. — Видит он. Ученик самозваный.

— Смиренно прошу о пояснении, — Эмин сбился в заискивающий тон. — Вы ведь не заставите Бару давать клятв и не обремените долгами? Для алого это…

— Я лишь избавлюсь от обузы, — прошипел вервр, утомлённый назойливостью спутника.

Он прибавил шаг, принюхался.

Тропка постепенно выровнялась, по сторонам появились сперва заросли, а затем одинаковые кусты, пусть и давно не стриженные. Подошвы зашуршали по утоптанному щебню, присутствие людей и лошадей стало внятнее, ближе.

— В особняке шумят, — насторожился вервр. — Эмин, жди тут.

Вервр сорвался в бег, в несколько прыжков оказался у знакомых ворот без створок, скользнул в задичалый парк, неотличимый от леса. Всё та же семья кроликов таилась под корнями дуба, спасаясь от ссоры, какую этот парк прежде не видывал. Остро пахло факельным маслом и конским потом.

— Уберите нищих из моих владений, — звенел металлом незнакомый голос очередного человечишки, годного в свиту Рэкста.

— Я оберегаю её. Мы не покинем этого места, пока не дождёмся учителя, — негромко шелестел Бара, убеждённый, что алого поймут на любом наречии, тем более, когда он при оружии.

— Эй, а ну пошли вон, нечего топтать крапиву, она для супа! — Ана норовила высунуться из-за спины защитника. — Тоже мне, владельцы! Тут дом Номы! Мы ей гости. А вы ей никто!

— Уберите… — начал тот же гнусный голос, с отдышкой злости и постоянного переедания.

И наступила тишина.

Все наконец заметили слепого. А ведь вервр всего-то накрыл ладонью факел и ласково улыбнулся, слушая, как шипит задушенное пламя. Толстый «владелец» икнул, метнулся к карете и звучно хлопнул дверцей.

— Где безродный кролик? Я велел ему оберегать покой Номы, пока он сам не сожран, — облизнулся вервр, зная, что служитель городского совета тут, совсем рядом и всё слышит.

— Здесь, — обречённо выдавил «кролик». — Можете казнить, хотя нет моей вины. Тот раз была, но я обязан Номе жизнью сестры, в минувшую зиму так сложилось. Светом истины клянусь, я делал, что мог. Даже не из страха перед вами, я сам старался, искренне. Но было решено, что неухоженный до крайности особняк следует передать тому, кто его обустроит. Я все испробовал… и не имел сил возражать дольше.

— Где Нома? — вервр оборвал оправдания.

Он без спешки вдел пальцы в охнувшую древесину дверцы кареты и с интересом выслушал визги и вопли нового владельца особняка, принюхался к его острому, потному страху. Стряхивая с ладони щепки герба, Ан отметил мельком: знакомый для графа Рэкста герб, бесцветный, зато так обильно утяжелённый богатством, что многим уже чудится на геральдических лентах золотой блеск. Владеет гербом очередной граф, купивший титул и земли, чтобы все забыли о его торговом прошлом. Пятнадцать лет назад папаша жирного борова падал в ноги и просился в свиту Рэкста. Принят не был, но получил недурные возможности в Корфе, обменяв на особую монету Рэкста обещание всегда и во всем исполнять его волю, отсылать отчёты о нобах княжества четыре раза в год. А ещё — выживать из порта тех, у кого дар слишком уж яркий…

— Каменные крылья прошлого, — поморщился вервр. — Как тебя, кролик! Давно он получил особняк?

— Весной, — сразу отозвался знакомый голос. — В городе такое творилось! Бунт, да и только. Нома всех лечила, и вот чтобы так… Теперь сей граф её новый опекун. Сына назначил ей в женихи, вы всё верно указали тогда. Нома уже два месяца вне Корфа, лекарем на корабле. А только вернутся они скоро, и этот велел ловить её и сюда, и…

— Замолчи, — пискнул из-за разрушенной дверцы граф, хрипя и задыхаясь.

— Вот из-за кого сошёл с постамента памятник, — глубокомысленно предположил вервр. — Сегодня. Ночью. Ха… То ли еще будет. Надо думать, завтра он доберётся до злодея. Кролик, ты ведь был опекун.

— Сказали, у меня нет средств поддержать особняк.

— А если граф откажется от опеки и средства найдутся? — слушая пыхтение Аны, вервр выбрал бескровный способ.

— Ну…

Вервр скользнул в карету и приобнял студенистые, крупно трясущиеся плечи жертвы.

— Трогай, — прошелестел он кучеру. Крепче сжал пальцы на жирном загривке. — Ещё до рассвета кое-кто желает покинуть город. Навсегда. Прежде он, само собой, поклонится князю земель Нейво и возместит золотом вину. Так нехорошо — из корысти отказывать сироте в воспитании и опеке. Принуждать, обременять долгами. Так нехорошо… слышите: он плачет, ему уже стыдно.

— Папа, — укоризненно вздохнула Ана, глядя вслед карете.

— У меня знак самого Рэкста, — просипел граф.

Дёрнулся, норовя вытянуть цепочку, укреплённую на поясе. Вервр усмехнулся, сам потянул и позволил сплюснутой монете с отпечатком подушечки своего большого пальца лечь в ладонь. Крепко сжал кулак, превращая золото в бесформенный горячий комок.

— Он не вернётся, — шепнул вервр на ухо графу, вмиг окаменевшему от ужаса. — Теперь я решаю, что делать с меченными. С теми, у кого монеты. Я вас чую, да… прекрасно чую. Но я добрый. Такой добрый, что отпускаю дичь далеко вперёд и даю ей время спрятаться. Но, если дичь глупа и не покидает мои охотничьи владения, если наглеет и лезет под удар… Я добрый, живая дичь. Я очень добрый, но только при первой встрече.

Вервр принюхался и фыркнул, отодвинулся к краю дивана и отпихнул потного, полумёртвого от ужаса графа к дальней, уцелевшей дверце кареты.

— Где бумаги Номы?

— У-у… к-кня… зя-зя… у-у…

— Значит, он тоже хочет украсить свой герб, ваш нынешний князь, — улыбка получилась широкая, клыкастая. — И вы делите славу двух погибших белых семей, пока их наследница сидит взаперти, на борту корабля, посреди моря. Что ж, так даже интереснее, — вервр впечатал кулак в переднюю стенку кареты, — Эй! Гони к особняку князя.

Взвизгнул кнут, кони захрипели, карета загрохотала по мостовой опасно, гулко. Граф сполз на пол и там норовил отлежаться, по всему понятно — сизый от дурной крови, и ещё вопрос, способный ли пережить ночь. Сердце-то слабовато, да и жиром заплыло. Раззяванный рот бессильно ловил воздух, но спазм мешал… Вервр за шиворот вздёрнул жертву обратно на диван, рывком ослабил ворот. Зазвенели, рассыпаясь, золотые пуговки и крючки.

В особняке князя — издали понятно — никто не спал. Горели факелы и фонари, перекликалась стража, суматошно звенели копыта, отмечая путь прибывающих новостей и удаляющихся приказов.