Оксана Демченко - Карты четырех царств [СИ]

— Шэд, — позвал вервр, чтобы ещё разок вслух назвать дорогое имя. — Шэд, это для тебя.

Он уже слышал звуки знакомых голосов и шипение стали: Бара добыл-таки свой фамильный клинок из зеркала вод и до сих пор не мог убрать в ножны, не налюбовавшись. И налюбоваться тоже не мог.

— Дети, — пробормотал вервр. — Ненавижу опеку. Как они смеют…

Его уже заметили, к нему уже бежали, хохоча и размахивая руками. О нем думали, за него переживали, его ждали. Не так и плохо быть парусником, игрушкой ветра, пока у тебя есть свой порт.

— Туда, — рука Леса дрогнула. — Приказ: иди один.

— Ну и жизнь у вас! На всё есть правила, небось и радоваться следует в указанное время, — Ул глядел на сгорбленные плечи провожатого и ощущал тянущую боль в душе. — Эй, выше нос! Я сам лезу, куда не лазают так называемые умные люди. И бесы тем более… Я лезу, и не по приказу! Ну, в чем твоя вина? Вот не привёл бы, стал бы палкой в колёсах, о деревянный альв на негнущихся ногах. А так ты… бобовый росток, вяленький. Знаешь сказочку про росток до неба?

Лес попытался улыбнуться, но лучше б и не пробовал. От переживаний он такой сухой, не кожа — кора столетняя… Губа сразу треснула. Если приглядеться, кровь у альва густая, почти коричневая. И пахнет она смолисто, терпко — кровь второго царства.

— Ты совсем никого не умеешь… возненавидеть? Хотя бы счесть слишком опасным? — шепнул Лес, уставясь в землю, будто взгляд тяжелее камня.

— Я везучий, пока что не встречал таких, которые «совсем никто». А ты не жди меня тут. Побудь у Мастера О, твои цветы подросли, позаботься о них.

— Ты… ты возвращайся, — окончательно жалко выдавил Лес.

Он побрёл прочь и пропал посреди очередного шага — из этого мира в какой-то иной. Ул глубоко вздохнул, подмигнул солнышку. Здешнее — очень домашнее, летнее и в то же время нежаркое. Плывёт по небу привычного, родного цвета. Иной раз прячется за облака — растрёпанные, лёгкие. Под синим небом лежит просторное взгорье. Холмы шерстистые от леса, совсем как складки на шее старой собаки. Озера тёмные и спокойные, как глаза все той же псины… и цвет у воды карий с прозеленью, грустный и задумчивый. Ресницы острых ростков клонятся, выгибаются, удерживают на кончиках капли синих соцветий-слез. Красивый мир. Такой настоящий, что хочется не гостить, а жить в нем. Вот только… Ул повел плечами, поймав себя на желании обернуться.

Когда на тебя смотрят, хочется обернуться. Этот взгляд ощущался по-особенному: не упирался копьём угрозы в спину, не сжигал презрением, не грел заботой. И всё же он воспринимался Улом так внятно… Робкий? Грустный? Всё не то! Как назвать ощущение? Просьба? Сомнение? Ожидание? Не то, всё — не то… Взгляд коснулся гостя и отпрянул, истаял снежинкой на коже: словно бы только что виделся кристалл ледяного серебра — и распался, стоило поднести ближе и отметить вниманием. Взгляд был точно — снежинка. В один вздох гостя он пропал… Уступил место совсем иному и куда более внятному интересу. Настоящему хозяйскому: такой не скрывают, ведь гость ожидаемый, и ему следует указать путь.

— Иду, — ответил Ул ветерку, тронувшему щеку.

Ветер был не родной, но и не безразличный. Ул нахмурился, но решил пока отбросить странное первое ощущение. Здешний мир непрост, как и его обитатель. Мир не радуется атлу-гостю, но без раздражения присматривает за ним.

Тропка вилась по склону всё выше, терялась и вновь возникала в шёлковой траве, как пробор в волосах. Траву хотелось погладить, до того нежна. Сама к руке льнёт… и не даётся, никнет, отстраняется в последний миг. Ул глубоко вдохнул ветер. Не угадать, бессмерть какого царства здесь хозяйничает! Природа нетронутая, но до того ухоженная… Альвы постарались? Ручьи и озера разбросаны в беспорядке, но таком совершенном! Горглы подправили? Зверя в зарослях не видно, но лес не пуст, он наблюдает за гостем сотнями настороженных глаз. И птицы купаются в небесной синеве, ныряют в облачные заросли… Вервр был бы здесь счастлив.

Ул без спешки и промедления двигался по тропе, пропитываясь счастьем пребывания в мире, который прямо теперь полагал лучшим из возможных. Что бы ни приключилось далее!

Травяной пробор проследился до макушки холма, нырнул на его затылок… Ул рассмеялся, сорвался в бег — и тоже нырнул за перегиб, в прыжке перемахнув высокую точку холма. Там Ул мигом остановился, чтобы вобрать новый вид, чарующе-необычный.

К крутому берегу холма причалила узкая ладья-долина. Черное озеро обрамлял песок тусклого золота. Каменные «берега» холма — почти отвесные, ореховых и более темных древесных оттенков. Трава крошит скалы, цепляется. Разноцветный мох дополняет узор. Прихотливая вязь древесных ветвей над дегтярной водой выполнена в том же тусклом золоте, а вот листья особенные, звонкого и яркого тона. Светлое серебро улыбается солнцу, бархатная тьма подчёркивает изнанку.

Над дальней оконечностью озера возвышается столпом света скальный уступ. Он весь, подробнейше, отражён в зеркале вод. К вершине скалы заглавной буквой рассказа о красоте долины льнёт дерево. Ул даже охнул: дома, на Грозовом перевале, ему доводилось видеть подобные сосны — отчаянные, они пускали корни на круче, головокружительно высоко. Посреди неба… там невозможно уцелеть, не веря в могучую силу жизни. Такие сосны изогнуты многократно, их мощные корни держат жизнь в своих когтях, не упускают. Вознаграждение за упорство очевидно: сосна растёт, получая всё солнце и весь простор долины…

— Особенное место, — благоговейно шепнул Ул.

Сразу отметил: высоко на скале, рядом со стволом, солнечно-медовым, наметился штрих фигуры. Ул прищурился, всматриваясь против света, но хозяин прекрасного мира уже качнулся вперёд и заскользил к воде, танцующей пушинкой спускаясь по отвесной круче. Ул тоже побежал, стараясь добраться до берега и обогнуть озеро, чтобы встретить неизвестного там, на краю водяного зеркала, в отражении узорного дерева. Это — главное место долины, сразу решил он для себя.

Ул домчался, слегка запыхавшись. Остановился, выровнял дыхание и сразу поклонился, ощущая в дуновении ветра подсказку. По чёрной воде пробежала череда мелких волн с синим маслянистым отливом, одна за другой они впитались в песок, шевельнули и сместили штрихи немногих опавших листьев — черные и серебряные, смотря какой стороной лист лёг на воду. Черные особенно поразили Ула. На глянце вод они стлались бархатом, неотличимыми по цвету и оттенку, но дополняющими совершенство узора — фактурой…

— Приветствую, — выдохнул Ул. — Благодарю за возможность увидеть всё это.

Молчание вместо ответа… Лишь ветерок тронул волосы, посоветовал выпрямиться. Ул последовал совету, задыхаясь от любопытства, приправленного жадностью к новому и бурлением надежд: хозяин такого мира не может быть заурядным! И он увидел, поднимая взгляд, плавные линии просторного тёмного плаща… кончики ухоженных ногтей под широкими рукавами… длинный пух оторочки ворота… то есть не пух — волосы! Мягкие, невесомые волосы всех оттенков ночи. Наконец, овал лица, сплошь золотой и бархатный, потому что кожа покрыта то ли пылью, то ли пудрой. Не лицо — маска покоя. Губы прорисованы в тон темной бронзы. Нос прямой, брови — высокими дугами… И глаза в берегах век — черные, бездонные.