Оксана Демченко - Карты четырех царств [СИ]

— Получаем данные о тектонических возмущениях в районе наблюдения, — прошелестел голос кого-то незримого.

— Там стабильная материковая плита, — быстро сказал человек, занимающий дальнее кресло.

— Три балла… пять… — шелестел голос, и в нем чуялся панический страх. — Замечены черные ростки в трёх наблюдаемых районах. Ещё в пяти! По первому району есть подозрение на разлом плиты… Не можем обеспечить высокую надёжность данных, мы теряем станции слежения или связь с ними. Семь баллов…

Зал вздрогнул, люди в креслах лихорадочно вцепились в подлокотники, военный несолидно взвизгнул… Следующим толчком его унесло и впечатало в экран. Сеть трещин разбила экран с видом на мёртвый лес и ширящуюся колонну черноты. Свет погас. В зале орали с привизгом, на много голосов.

Ул мелко дрожал, ощущая ужас людей и сознавая: всё это было давно. Нельзя вмешаться, остановить. Всё — необратимо. Грохот, рывки. Ворочаются сами стены! Они скрипят, скалятся проломами и разрывами, показывая железные штыри каркаса, которые рвутся, как травинки…

Свет мигает: медленно разгорается и блекнет. На полу, недавно таком гладком и глянцевом, валяется осколок экрана — и упрямо показывает то лес с черным ростком, то облака, то рвущееся, бушующее пламя. Голоса хрипло твердят донесения.

— Десять баллов! Мы больше не можем фиксировать данные в реальном времени. Разлом расширяется. Профессор Ог последний раз в сеансе связи сообщил: он оценивает динамику как необратимую, это супервулкан. Позитивных прогнозов нет. Мы не можем…

И — тишина. По осколкам скрипят шаги. Свет разгорается, беспорядок сам собой сокращается — некто всемогущий восстанавливает благопристойный вид зала. В некоторых креслах люди замерли без сознания, в потёках крови. Иные целы и шало моргают, пытаясь осмотреться и осознать происходящее.

От разбитого экрана к покосившемуся, сломанному столу, грациозно движется женщина в безупречном платье, льющемся, как вода.

— Вы совершенно безумны, — знакомым голосом сообщает Осэа, носящая золотую маску. — Уничтожили важнейшие экосистемы, которые он берег, отдавая себя. Он фильтровал яды и возобновлял природные цепочки, которые вы рвали, исчерпывая мир. Но вы превысили доступное ему силовое резервирование и перевели организм опытного альва в режим выживания… Знаете, какого рода растения способны противостоять безгранично ужасным условиям? Увы, теперь узнаете. Мы, иерархия, три сотни ваших лет назад перевели данный мир в категорию неперспективных с негативным прогнозом выживания Си-минус. Лишь Алель помогал вам, без нашего согласия. Он — одиночка. Сейчас он без сознания. Надолго. Будет самое меньшее три разлома. Я не намерена их сращивать, но локализую раскрытие, таково моё одолжение Алелю. Кто-то из вас выживет… хотя — зачем? Конец сообщения.

Тьма медленно, штрих за штрихом, зачернила прошлое… Из тьмы на берег озера тайн вышел Алель и слепо побрёл к хранительнице. Он был без кожи и всё еще исключительно мало походил на человека. Короткие волосы — как мелкие, тряпично-мягкие корневища травы… Алель склонился, уткнулся лбом в приозёрный песок.

— Я не должен жить, — шепнул он. — Леса умирают, мне больно… Убийцы лесов умирают, и мне не легче. Дайте испить забвение. Пусть другие выращивают решения… я срублен, мои корни мертвы. Я хочу быть обтёсанным и пущенным в дело… хотя бы так. Хотя бы… Иссушите мою память, хранительница.

Видение дрейфовало в дегтярной воде глубже, глубже… Ул разгибался, ощущение камня на шее уходило. Реальность восстанавливалась.

Яркий полдень. Долина ответов. Осэа, похожая на статую, с золотым лицом-маской и бездонными пропастями глаз.

— Есть смысл отдавать мне память, пока она не стала прахом… или камнем на шее, — отчеканил дневной голос Осэа. — Поделись. Мы безуспешно разыскиваем того, кто известен тебе, как Рэкст. Он много страшнее Алеля. Он в своей защитной форме разрушит в прах любой мир. Он сейчас угрожает твоему родному миру, наследник. Всё четвёртое царство во власти беса, который, если он жив, сорвался с поводка и неуправляем.

В ушах звенело. Тошнота то прокалывала тело спазмом, то пропадала, чтобы скоро снова заставить стонать и корчиться. Ул закрывал глаза, и тогда видел труху леса и чёрный росток отчаяния. Ул открывал глаза — и смотрел в холодную тьму озера… и не было надежды.

— Я желал нарисовать вас, — выдавил он. — Теперь хочу ещё больше.

— Рэкст жив?

— Лес бы справился, не утопи вы его, как дубовую колоду, — Ул растёр затылок и проморгался. — Как же тошно… А, пройдёт. Знаете, в чем тайна дуба? Он не гниёт. Он в воде делается морёным. Я сам построил дом на сваях из морёного дуба. Прочный дом.

— Рэкст жив? — в голосе Осэа проявилось эхо раздражения.

— Лес жив. То есть Алель. Он помнит, хотя боится сам себе признаться. Он справится. — Ул сморгнул слезинку, посмотрел на хранительницу снизу, из сидячего положения, просительно. — Отдайте мне полное имя Рэкста, а я отдам в ответ всё, что помню о нем.

— Ночь!

Рука хранительницы скользнула над её лицом, вмиг убрав золотую маску. Пыль ещё вилась облаком сумасшедшего сияющего лета, а над долиной уже щурился тонкий месяц, и единственной слёзной дорожкой истекал из него луч. Ул глядел, заворожённый, на белое лицо Осэа с двумя озёрами тайн, столь уместных в ночи, столь совершенно очерченных…

Ул смотрел — и оставался собою, и не растворялся во тьме лишь потому, что ощутил на плече таяние одинокой снежинки и боль… Чью?

— Холодно. Мурашки, — шепнул Ул и оглянулся. — Простите, хранительница тайн, ничего не могу с собой поделать.

Ул поклонился, прыжком вскочил и помчался вдоль берега, шлёпая по мелкой воде и разбрызгивая её, и вспенивая — вместе со вселенскими тайнами, бесовскими кошмарами и болью, непереносимой для истерзанных душ… Синие соцветия венчали гладкие стебли, которые не желали ломаться. Их приходилось кусать, рвать ногтями, перетирать… Ул упрямо разрушал продуманное до песчинки совершенство долины, ощущал себя сумасшедшим и, вот странно, — пока что безнаказанным.

С ворохом синих цветов Ул побрёл напрямик по воде, к ночной Осэа, белой, невесомой. Опять она в полупрозрачном наряде, позволяющем угадывать, но не видеть.

— Зачем выращивать цветы, если их никто не дарит, — Ул ощущал в голове жар и шум. Даже говорить приходилось громче, чтоб слышать себя же. — Вот, вам. Сколько можно душу рвать чужими тайнами! Она у вас на последней нитке держится! Простите. Вам надо бежать отсюда без оглядки. Вы ж не каменная, чтобы всё в себе и всё…

— Рисуй там, прямо теперь, — белая рука вспорхнула, указала на скалу. Осэа запрокинула голову, заглядывая в глаз луны. Пух волос хранительницы серебрился, ткань платья переливалась, очень тонкая… слишком. Ветер дул в спину Осэа, нёс запах мяты и росы.