Оксана Демченко - Карты четырех царств [СИ]

«Если б уцелела моя память, вряд ли и она хранила бы иной мир, столь тесно набитый разношерстными наречиями, обычаями и суевериями… Логика прогресса требует убрать с карты лишние границы, а заодно смести как сор противящихся людишек. Но звери не ценят прогресс. Звери ценят разнообразие родного леса. И, пока здешний «лес» мой, я допускаю за князьями лишь право, равное праву хищников: взять надел и кормиться с него. Популяция хищников в мире должна оставаться постоянной, так я решил.

Зачем? Чтобы города не наступали на лес. Чтобы испражнения людской цивилизации не смердели всё гуще. Чтобы законы не мешали бурлить вольнице, порождающей опасных даже мне врагов — алых нобов. Без надежды на поединок с такими мне станет слишком скучно. Ненавижу скуку»…

Лия помнила этот текст, едва ли не самый длинный из найденных на полях книг, помнила и многие иные. Все вместе они составляли сложную, противоречивую, неполную картину намёков и подсказок. Впрочем, Рэкст оставил записи не для чужих глаз. Он сам, верила Лия, искал в опустевшей памяти нечто важное и действовал по наитию. Он яростно и порою жестоко пресекал перемены… чтобы мир остался таким, каким он был до Рэкста? Чтобы в мире не иссякла сила крови — золотой, алой, синей, алой… Хотя именно исчерпание такой крови было явным и громко провозглашаемым делом того же Рэкста!

— Почему? — шепнула Лия, перебирая кисти невесомой шали-паутинки, привезённой в подарок Сэном и потому греющей душу, а не только тело. — Я бы спросила у вас.

Было странно перенять у матушки Улы привычку разговаривать с портретом Рэкста, но в последнее время Лия стала замечать: вечерами она поглядывает на портрет и без слов задаёт вопросы. Её собственная золотая кровь согласна с Рэкстом. Лия выделяет князьям роль хищников, а не владельцев леса, коим дозволено рубить его до последнего ствола. И кровь Хэйда звучит сходно, не зря он безжалостно использовал самые сильные средства, лишая врагов власти, а то и жизни… и оставляя мир лоскутным одеялом, где роль людей мала, а сами они разрознены. Где почти нет армий, лишь городская гвардия, а пограничные споры решаются боем чести алых — и только-то…

— Тяни враскачку, — посоветовал Сэн, наблюдая за малышом. Не пытаясь помочь, он жестом указал, как именно тянуть нож.

После «подлого броска» лезвие целиком ушло в мягкую садовую почву. Двухлетний защитник мамы Лии пыхтел, пускал пузыри, причмокивал от усердия — и тянул нож, пока не выдрал. А выдрав, упал на спину и покатился по траве, да с ножом в обнимку!

— Он же поранится, — буркнул Тан, как раз явившийся с опустошённой корзиной, чтобы снова сгребать траву, скошенную поутру и немного вялую. Юный граф покосился на Лию, заметил её благодарный кивок и улыбнулся в ответ. Добавил важным тоном хозяина дворца: — Мой братишка ещё мал. Зачем учить его таким опасным приёмам? И разве он понимает всё сказанное? Пусть отдохнёт. Игрушки вон…

— Не делай замечаний вместо Лии, если их вслух не начала даже Лия… понял, сынок? — Сэн сразу оказался перед своим старшим учеником, ткнул Тана кончиками пальцев в кадык и яремную впадину. — Плохо, ты дважды не сблокировал. Даже руки не успел поднять! Ты труп. Почему? Учить надо с пелёнок. Ты недопустимо стар для начинающего. Хотя Ула я учил почти взрослым, и он сразу показал хорошую скорость. Бывают исключения.

— Так то Ул, — растирая ещё не возникший синяк, смутился Тан. По горящим щекам сделалась внятно: он безмерно рад быть в шутку названным «сынок». — И зачем вы переиначили имя? Мы выбрали, и матушка Ула сказала: можно. И…

— И зовите, как пожелаете. Но Ульо — наше родовое имя, как и Сэн, Эньо, Тос, Оссэи, и ещё семь иных. — Сэн взглядом указал место очередного удара: солнечное сплетение. Дал время обдумать защиту и исполнил приём медленно, плавно. Чуть улыбнулся, отражая такую же медленную и плавную защиту, чтобы сломать её и пробить, и повторить урок ещё трижды разными способами, быстрее и быстрее. — Род Донго очень древний. Нам приходится следовать некоторым правилам, хотя бы таким необременительным. Прочие мы нарушаем… Ты недостаточно гибко и мягко блокируешь. Так и ломают руки, на раз. И — раз!

Тан вскрикнул, отлетел и впечатался спиной в беседку. Было слышно, как хрустнули кости. Хотя, конечно, расчёт Сэна очередной раз оказался безупречен: ушиб, не более. Едва ученик поднялся на ноги, Сэн пригласил атаковать и, защищаясь, плавно повторил все блоки, использованные против него только что. Сэн цокал языком, отмечая ошибки или ответственные моменты. Затем отвернулся и подмигнул сыну.

— Ульо, не сопи. Алый ноб дышит тихо. Азарт мы проявляем лишь в блеске волос и глаз… Отдай нож, пока мама не лишила нас обеда. Видишь, она молчит и не смотрит на нас. Мы провинились. Будем плохо себя вести, мама вспомнит, что за оградой столица, а в ней дворец, а во дворце всякие разные дяди и тёти, которыми наша мама играет ловчее, чем мы — ножами… Мама великий человек, — Сэн грустно улыбнулся. — Мама умеет играть живыми, а я лишь выбиваю из игры указанных ею негодяев… и часто насмерть.

Нож будто сам собой выпорхнул из руки малыша, оказался сперва в пальцах Сэна, а затем в ножнах. Сэн рухнул в траву, раскинув руки и стал смотреть в небо. Лия виновато промолчала. Она чуяла всей душой: за сказанным прячется большая боль.

Выбивать из игры худших, такова участь алых. Они — ярчайшие и сильнейшие — воплощают собой справедливость, за ними подлинный суд чести. Но разве не по цвету крови их зовут — алыми? И разве Сэну легко наставлять малыша в причинении ущерба жизни, когда тот не научился толком выговаривать слова? Мальчик растёт молчаливым… пугающе сосредоточенным и молчаливым. По весне он первый раз заговорил: скрипнула калитка, по хрупкому утреннему ледку, по прошлогодней мёрзлой траве, уже зеленеющей в надежде на новое тепло, прошуршали шаги… и Ульо обернулся, улыбнулся и сказал «папа». Откуда слово-то вызнал?

— Пока меня лично не пригласит обхитрившийся дальше некуда князь, я ничего не вспомню. Не нужны мне игры столицы, — Лия прищурилась и добавила мстительно: — Ещё ему придётся принести извинения. Надеюсь, он не захочет унижаться в ближайшее время.

— Захочет, — зевнул Сэн и прижмурился. — Жена, что за дрожь в голосе? Слушать тошно… ты на себя не похожа. Ты у меня паучиха, уж прости, но так я тебе льщу. Ты паучиха, я — шершень. Ты плетёшь заговоры, я — рву. Мы несовместимы, я слышу такие глупости даже на базаре. Хотя на мой вкус только ты способна ужиться со мной. Ты ни разу не спросила, от чьей крови я отчищаю клинок. Не требуешь богатства и не попрекаешь за отсутствие дома. Не спрашиваешь, где меня носило всю ночь. Безупречная жена алого, да!