Оксана Демченко - Карты четырех царств [СИ]

— Не понимаю!

— Кричать бесполезно. Клог лишил меня глаз, потому что смог протиснуться меж слоёв мира и ударил мгновенно. Чем он лучше тебя? Или его злодейство было важнее?

— Нет.

— Тогда шагни в их двор, там каждая жердина знакома тебе. Я постараюсь шипеть сосредоточенность высокого порядка.

— Я… попробую.

— Не пробуй. Делай. Пусть сердце остаётся сумасшедшим, а голова — холодной. Не отвечай. Не кусай губу! Не…

Ана прикусила губу до крови, зажмурилась — и качнулась вперёд. Вервр едва успел поймать ритм движения и влиться, касаясь плеч кончиками пальцев и становясь частью пути, точно как тогда, непомерно давно, с живым ещё другом Тосэном…

Мгновенная тошнота подкатилась к горлу и схлынула. Ветер косо мазнул по щеке. Рубаха хлопнула парусом, ноги спружинили, вдруг усомнившись в надёжности опоры.

— Пахнет рекой, — отметил вервр, убирая руки с плеч Аны и глубже втягивая воздух. Он зевнул, отсылая звук и собирая эхо. — Ты смогла. Теперь не спеши…

Ана ещё мгновение стояла, каменная — а затем крадучись заскользила по двору. Она дышала ровно, слишком ровно. И двигалась гибко, но как-то не по-живому. Вервр сокрушённо вздохнул и устремился следом, отставая на полшага. Хотелось выть, скалясь и отдавая со звуком нудную, тянущую боль. Потому что к людям вредно привыкать. Они сперва дают сердцу радость, а затем обязательно рвут его надвое, и шрам уже не пропадает. Никогда.

Старик лежал, вытянувшись и запрокинув шею неловко, неправильно. Он уже не дышал, и потому ему не было больно под грудой дров, накрывшей по самое горло. Слабо пахло кровью — две-три капли, не более, проступили возле виска. Туда пришёлся удар соскользнувшей с самого верха поленницы дубовой чурки… Вот только повинна в случившемся была не она, и, к сожалению, это знал не только вервр.

Ана скользила мимо развалившейся поленницы, впервые в жизни скалясь. Оказывается, она умела, она так часто видела это выражение у вервра и теперь вот — приладила на своё лицо, когда пригодилось.

За углом сарая икнули и зашуршали, отступая, толкаясь, постанывая. Когда лицо превращается в звериный оскал, оно пугает. Даже детское. Или особенно — детское?

Ана резко втянула воздух и прыгнула, рыча. В полете она вынесла плотно стиснутый клинок правой ладони снизу-сбоку, прямым ударом, прорубающим ребра. Вервр едва успел втиснуться между мгновениями и поставить блок — всего-то из раскрытой ладони. Мелкие кости хрустнули, связки оказались порваны начисто.

Брызнула и остро запахла собственная кровь, время сразу сделалось вязким. Такое оно заставляло вервра всё сознавать куда лучше, чем хотелось бы. И он в деталях проследил, как Ана кричит, изворачивается и ударяется плечом об угол сарая, чтобы остановить бросок и не изуродовать блокирующую руку окончательно. Ана сползает по брёвнам и рычит, и рвётся, себя не помня. Ей больно, и она все ещё желает вбить свою боль в тело убийцы старика, надвое разрывая его ничтожное, дрожащее сердце…

— Пусти, — скалясь, потребовала Ана, надёжно прижатая к траве.

Она дышала со всхлипами и смотрела на убегающего, визжащего поросёнком толстого недоросля, на стайку его прихвостней, мчащихся быстрее вожака и уже мнящих себя недосягаемыми. — Пусти-и…

— Злая шутка злых детей, — намеренно громко и спокойно сообщил вервр. Он удерживал руку Аны в захвате и для надёжности упирался коленом в ее поясницу. — Расшатали кол, опору поленницы. Затем сместили дубовую чурку, чтобы она упала при малейшем движении массы дров. Желали напугать старика. Им казалось забавным глядеть, как Яса причитает и немощными руками собирает дрова. Непосильная работа — это им смешно. Ты слышишь? Смерти ему не желали. Попадание в висок… несчастливое стечение случая и злой шутки.

— Пусти!

— Ана, разве людей можно казнить за всякую их глупость? Ты говорила мне много раз…

— Можно, — девочка кричала громче, злее, и продолжала скалиться. — Тебе можно! Кроликов, людей, без разницы! Обещал не воспитывать! Да? Да! Тебе же всё равно… тебе всё равно!

— Если ты выросла настолько, чтобы убивать кроликов и людей, — прежним ровным тоном сообщил вервр, морщась от боли там, под рёбрами, где, по его наблюдениям, неизменно скапливалась гниль отчаяния, — если и правда настолько… то наши пути расходятся здесь и сейчас. Я не бегаю в стае с себе подобным зверьём.

Вервр резко отстранился, отвернулся и зашагал к разрушенной поленнице, принюхиваясь и кривя губы. Ана некоторое время возилась, месила ладонями едва проросшую траву, а заодно и грязь, напитанную весенними водами. Наконец, принялась смотреть на свою ладонь, окровавленную даже теперь, когда грязи налипло очень много. Сжатая в кулак рука несколько раз впечаталась в бревна сарая, к запаху крови вервра добавился новый — из рваных ран на костяшках пальцев Аны обильно капало.

Вервр методично разбирал завал дров, освобождая тело старика.

Ана наконец перестала казнить свою же руку, сползла по стене и стала смотреть в никуда, часто смаргивая слезы.

— Знаешь, до чего я додумался, таская тебя год за годом, сперва обузой, а затем… родней? — Вервр сложил дрова и вернулся к телу старика. — Иллюзии — величайшая ценность, выдаваемая даже бессмертным только раз, при рождении. Иллюзии позволяют видеть мир простым, людей — добрыми, папу — всемогущим, друзей — не способными предать. Иллюзии смешны таким, как я. Слишком взрослым… За смехом мы прячем боль и зависть. Пока я не ослеп и не взглянул на мир твоими глазами, я был обречён видеть его выгребной ямой. Без иллюзий я прекрасно управляю и влияю. Но не могу верить и надеяться. Значит, не могу ставить интересные цели и идти к ним. Я знаю заранее, где невидимая пружинка чуда самого ловкого балаганного фокусника. А настоящих чудес не бывает, это я тоже знаю, и потому чудесам со мной не по пути.

Ана, наконец, смогла отдышаться и решительно стёрла слезы обеими ладонями, наверняка превратив лицо в сплошную маску грязи и крови. Вервр принюхался, пискнул, уточняя впечатления… так и есть. Зато теперь Ана смотрит — и видит, слушает — и слышит. Осторожно, бочком, подбирается ближе на шатких, дрожащих ногах. Тянет за рукав прорванную насквозь ладонь вервра, охает и в отчаянии садится — страшно ей.

— Пустяки, зарастёт прямо сейчас, — утешил вервр. — Не ищи повод оттянуть важное. Менее больно тебе станет очень, очень нескоро. Так что решай: ты моя дочь или зверье из моей стаи? Мне нужен ответ, ты или уходишь и сама занимаешься кроликами и людьми, или остаёшься и думаешь о том, что натворила. Да уж… я, оказывается, иногда склонен воспитывать детей.

— Пап, а крапивная Нома его бы могла…

— Нет. Очень слабое сердце. Я не вполне уверен, умер он после удара в висок или до того, от стресса. Я говорил, что такое стресс? — вервр дождался кивка, осторожно изъял свою ладонь, уже здоровую, из рук Аны и снова принялся перекладывать дрова. — Про аффект тоже помнишь? Люди могут позволить себе такую роскошь. Атлы — нет. Сильным нельзя распускаться и блажить. Так недолго создать новую… иерархию, и, само собой, в благих целях. Всякое великое зло вершится во имя добра и при очень личном понимании добра, само собой.