Дэн Вилета - Дым

— Так вот чего вы хотите от Маугли. — Она поднимает перед собой руки с широко растопыренными пальцами, точно пытается схватить нечто, парящее перед ней в воздухе. — Великое Оживление! Скажите мне, как оно поможет достичь справедливости?

Себастьян не отвечает — плюхается на пол и сидит, обхватив колени, возбужденный и счастливый. Секунду кажется, будто в нем есть что-то от Чарли: та же радость быть живым, быть здесь и сейчас, принимать участие в происходящем. В следующий миг его мысли обращаются к мертвым детям. Но выражение лица остается неизменным. Ливии остается только задавать все новые и новые вопросы.

— Чья кровь была в ампуле? — спрашивает она.

На этот раз Себастьян слышит ее и отвечает:

— Мы звали ее Лилит. В честь первой жены Адама. Вспыльчивая малышка! Своенравная. — Он улыбается воспоминаниям и ласкает пальцами одну из своих бутылок. — О, сколько же мы рыскали по миру, когда узнали об их существовании. Невинные . Все лучшие умы Европы снаряжали экспедиции в затерянные уголки планеты. То была новая эпоха географических открытий. Но как наивно, как неуклюже мы действовали. Заходили в и́глу, лишь прикрыв рот шарфом. И заражали целые племена. Почти все они вымерли. Видите ли, большинство взрослых не выживают после того, как инфекция вызывает анатомические изменения в организме. Зато дети! Мы возлагали на них все свои надежды. А маленькая Лилит, чудесная девочка, красивая как картинка… Подхватила простуду, подумайте только — банальную простуду! Ее похоронил ваш дворецкий, в лесу. Сердце вашей матери было разбито.

Из Ливии облаком ярости выплескивается дым, другая сторона ее натуры, более холодная и расчетливая, тут же берет верх. Получены далеко не все ответы. Лилит мертва. Маугли, возможно, еще жив. Это его кровь нужна ее матери.

— Сколько вам нужно? — слышит она свои слова, будто со стороны.

До Себастьяна они, кажется, не дошли: он сидит на полу и ворошит сажу.

— А, в этом-то и проблема, — наконец произносит он, просеивая черные хлопья между пальцами. — Две тысячи двести кубических сантиметров. На бумаге цифра казалась совсем небольшой.

Опять у Ливии голова идет кругом, и она тоже принимается кружить по комнате, словно пытается отыскать смысл в геометрии движения. Ее шаги вспугивают свежие частицы сажи, и те начинают порхать вокруг подола платья — то ли глашатаи, то ли свита, столь же беспокойные, как и она.

— Мы видели ряд прямоугольников, — говорит она, продолжая расхаживать и не глядя на Себастьяна, так как больше не в силах выносить его бодрый вид. — На вашей секретной схеме. Решили, что это какие-то бассейны. Что в них?

— О, с моей стороны это было очень умно, мисс Ливия, очень умно, хотя хвалить самого себя не полагается. На первый взгляд это просто система фильтрации. Вода, примеси, сажа. Но дьявол, как известно, в деталях!

Ливия рисует все это в своем воображении: аквариум, темный, как их баночка с сажей, вскрытая вена ребенка, удобряющая черную слизь.

— Великое оживление… так вы делаете джулиусов! — шепчет Ливия, словно заразившись от Себастьяна бессвязностью речи. Потом она, вернее, та часть ее мозга, которая отделена от гнева, замечает кое-что в камине: буквально — обрывок надежды. Она падает на колени и окунается в облако жара.

— У меня в голове не укладывается, — говорит Ливия, уже не рассчитывая на ответ, а только желая отвлечь Себастьяна, пока она копается в горячих углях. — С самого начала нам казалось, что вы собираетесь положить конец дыму. Почему же вы, наоборот, хотите выпустить в мир больше тьмы? Улицы будут залиты кровью.

Перед тем как ответить, он делает еще один глоток спиртного и переходит в следующую стадию опьянения: становится печальным, сентиментальным, сонным.

— Кровью? — повторяет Себастьян, будто вдруг позабыл значение этого слова, и роняет голову; веки закрываются, как у насытившегося младенца. Потом он резко вскидывает голову. — А вы знаете, что во Франции в разгар террора возвели храм разума и изобрели новый тип часов, чтобы приручить иррациональность времени?

И он начинает читать ей пьяным, сонным голосом лекцию о красоте десятичной системы и делении ежедневного вращения Земли на десятые доли. Но Ливия больше не слушает. Она встает, по-прежнему ощущая, как безумно бьется ее пульс.

— Вы не поможете мне найти маму, — говорит она, бросая слова в поток его невнятного красноречия. — Тогда я должна уйти.

Она произносит это деловитым тоном — отчаяние сменилось целеустремленностью. В ее кулаке тлеет обрывок бумаги.

Неожиданно Себастьян все-таки помогает ей: кое-как поднимается с пола, допивает сливовицу, нахлобучивает шляпу, но забывает про пальто и предлагает увести за собой тех, кто выслеживает его, чтобы Ливия ушла спокойно.

— Вечерний моцион. Ein spaziergang. Разве нельзя подышать воздухом перед сном? Если они все-таки налетят, — продолжает он, — у меня есть вот это. — И похлопывает по флакону с настойкой опия в кармане своей домашней куртки. — Auf wiedersehen, — объявляет он, открывая дверь и вкладывая в руку Ливии кошелек, будто в благодарность за оказанную тайно услугу. — Вперед, в новорожденный мир!

В коридоре, передернув плечами от холода, он признается:

— Черный дождь. Вот о чем я мечтал: о черном дожде. Сегодня ветер дует с севера. С моря!

Ливия стоит у окна в коридоре второго этажа и наблюдает за тем, как Себастьян выходит из гостиницы. Он обозревает площадь медленным театральным взглядом, потом начинает шагать семенящей, неровной походкой. Пройдя пять футов, он разражается смехом и устремляется налево, в мрачный проулок. Несколько секунд люди, расставленные на площади, стоят неподвижно, затем разом бросаются в погоню. Их четверо, а не трое, как насчитал Томас: к трем мужчинам в пальто присоединяется один из бродяг, до того сидевший на грязном одеяле. Пятый выскакивает из гостиницы. Это внезапное бегство выглядит так нелепо, что вызывает насмешки и хохот среди пьянчуг, попрошаек и беспризорников, все еще заполняющих площадь. Ливия воспринимает это как сигнал к уходу. Лестница пуста, ночные портье сгрудились на крыльце, привлеченные всеобщим весельем. Через минуту она, запыхавшись, уже стоит в темном закоулке, где рассталась с Томасом и Чарли. Те увлечены спором и не сразу видят ее. Чарли что-то настойчиво внушает другу. Плечи у Томаса вздернуты, здоровая рука выставлена перед грудью. Кисть распухла так, что похожа на варежку. Ливию они замечают в один и тот же миг. Несмотря на все различия между ними, на лицах у двух друзей написано одно и то же: беспокойство, облегчение, любовь. Ливия невольно улыбается, и оба отвечают ей улыбкой — даже Томас, хотя ему очень больно. Момент счастья среди хаоса их существования. Потом Ливия делает то, что должно быть сделано.