Дэн Вилета - Дым

Она обрывает этот момент.

— Я знаю, что они задумали, — говорит она. — У меня есть адрес. — И раскрывает кулак, который сжала десять минут назад. — Вот что сжег Себастьян. Он очень не хотел жечь свои бумаги, но вот это все-таки сжег!

Мальчики впиваются взглядами в листок бумаги так, словно ждут от него спасения. Его разорвали напополам, бросили в огонь, потом горячий воздух поднял его над пламенем и унес в каминную трубу, где он зацепился за кирпичи. Там и поймала его Ливия, когда он еще тлел по краям. Вместе они читают те несколько слов, что еще можно разобрать. Название компании и адрес. «Качественный табак Раймана. Производство и оптовая торговля». Начальная строчка обещает подробный доклад о ходе строительства, развернутого в подвалах фабрики. Но все последующие строки съедены огнем.

Сигаретная фабрика. Строительство в ее подвалах.

Проход в городскую канализацию.

— Как мы найдем фабрику? — спрашивает Чарли.

— Себастьян дал мне денег, — отвечает Ливия, показывая кошелек. — Чтобы я могла доехать до дома в экипаже. — И добавляет: — Нужно спешить. Две тысячи двести кубических сантиметров. Сколько крови может быть в ребенке?

— Это тупик, сэр. От него ничего больше не узнаешь. Только взгляните на собаку. Она шла сюда по его следу. И теперь скорбит по нему.

— Он не умер.

Они вошли без стука — по крайней мере, я не слышала. Просто вдруг они оказываются здесь, какие-то джентльмены в костюмах. И покалеченная собака. Задние лапы лежат на маленькой двухколесной тележке, привязанной к ней ремнями, так она и передвигается. Поводок держит очень толстый человек.

— Он не умер, — повторяю я и на этот раз двигаю губами, произношу слова. Не хочу, чтобы меня оставили одну. Пока здесь он. Оно .

Толстяк слышит мои слова, берет кувшин с водой и наливает мне полный стакан. Я пью, а он приказывает одному из своих подчиненных поднести зеркало к его рту.

— Я слышу его дыхание, — говорю я. — Он сломлен. Но все равно я слышу его дыхание.

Толстяк кивает, словно понимает меня, подтягивает стул и садится рядом.

— Расскажите мне, что тут произошло. Половину мы уже знаем. Здесь была леди Нэйлор и, возможно, ее дочь. И, готов биться об заклад, к вам приходил с визитом мужчина, ученый человек с чужестранным акцентом.

Я киваю.

— Вы одна живете?

— С мужем, но он ушел.

— А что это за юноша?

Я не смотрю туда, куда он показывает.

— Он сам пришел сюда. Не знаю почему. Но большей частью он просто держал меня. Прижимал к себе. Его дым… — мой голос прерывается. — Он не человек.

Толстяк кивает, похлопывает меня по руке и продолжает задавать осторожные вопросы. Я могу ответить на многие из них, чему сама удивляюсь. И еще тому, что мне хочется говорить.

О муже я не рассказываю. Ни о его состоянии, ни о том, что он ушел вместе с ней. Не говорю и о том, каково было сидеть здесь, слушать, как оно дышит, настолько слабо, что половину всего этого времени мне удавалось убедить себя: оно уже мертво. Сидеть здесь, в одиночестве, в темноте, слушать, набираться смелости, чтобы перерезать ему горло. Наверное, можно было уйти. Напоминает то, как я жила с отцом, мечтая о свободе. Тогда тоже можно было уйти. Даже до появления Тобиаса. Но почему-то ты этого никогда не делаешь. Сидишь во тьме и терпишь.

Они оживляют его. Сильно стараться не приходится. Встают вокруг него, льют на лицо воду, кричат, сердятся, окутывают его слабым дымом. И вот он садится. Подскакивает, как чертик из табакерки.

Толстяк наклоняется к нему и задает вопрос за вопросом. Похоже, что его живот битком набит вопросами. У того, что на полу, больше нет лица — только распухшее месиво, один лишь язык кажется ярким на фоне его черноты. Однако говорит он достаточно отчетливо:

— Я знаю, где она. Он тоже туда направится. — Потом с нажимом: — Мать. Она предала меня. Я провожу вас к ней.

— Вы можете ходить? — спрашивает толстяк.

Существо, которое некогда было молодым человеком, поднимается и стоит, поникнув, будто свисает с гвоздя.

— Я провожу вас к ней, — повторяет он. — К матери. И к нему . Пойдемте вдвоем, Траут, только я и вы. И не забудьте оружие.

От него идет дым, почти жидкий, и образует тонкую пленку вокруг его модных ботинок.

Толстяк раздумывает над предложением. Но сразу ясно, что он согласится. А что еще ему делать — силой выбивать правду из этого создания?

— Мне нужен один из моих людей, мистер Спенсер. Всего один. Подойдет любой. Выбирайте.

Оно не колеблется — поднимает руку и указывает на худощавого, жилистого человека.

— Вот этот. Ведь это он перебил лапы Нотт? Возьмите его. И непременно прихватите ружье.

Толстяк кивает и приказывает одному из подручных передать ружье коллеге. Кажется, он хочет сказать что-то еще, однако оно уже направилось к двери с удивительной скоростью. Походка у него как у марионетки: тело изломано, немощно, но не оно двигает им , а что-то иное. По лестнице оно сбегает совершенно беззвучно.

Человек с ружьем и толстяк идут следом. Оставшиеся молча мнутся на кухне, пребывая в полной растерянности. Их трое. Им не дали никаких указаний. Лишь через минуту они наконец выражают свое замешательство словами. Один начинает проверять шкафчики — в поисках «какой-нибудь еды». Потом завязывается спор. Первый уверен, что меня нужно забрать с собой; второй заявляет, что их «долг — вернуться на свой пост». Третий же настаивает на том, что нужно следовать за шефом, «быстро, тайком»: мол, они «и так уже потратили слишком много времени впустую». Спорят беззлобно, каждый аккуратно выкладывает свои доводы и с готовностью выслушивает товарищей — точно это игра в карты. В конце концов они понимают, что время ушло и начальника уже не догнать; то ли лень, то ли принципы не позволяют им арестовать старую, избитую женщину. И тогда они уходят, не сказав мне ни слова и забыв закрыть за собой входную дверь.

Собаку они тоже забывают. Животное полулежит-полусидит на своей тележке. Пасть обвязана ремнем.

Убедившись, что все ушли, я соскальзываю с табурета и сажусь на корточки рядом с собакой. Она рычит, потом скулит; с брылей течет слюна. Так мы и сидим бок о бок: собака с переломанными лапами и я со своим заплывшим глазом. Когда во мне снова поднимается, словно горячка, страх, я затапливаю нас обоих дымом.

Ливия никак не может умолкнуть. Им попалась открытая повозка, и ей приходится кричать, перекрывая перестук колес и копыт по мостовой, наклоняться вперед и перегибаться через колени Чарли. Кучер на козлах то и дело погоняет свою клячу, едва не врезаясь в углы, и тянет шею, прислушиваясь, а может, просто хочет посмотреть на нее — благородную даму с грязными волосами и двумя бродягами в качестве спутников. Его котелок, которым питалось множество поколений моли, потемнел от дождя.