Дэн Вилета - Дым

— Он все время говорил о французской революции, — вспоминает Ливия. — О Робеспьере. О десятичном времени. О терроре.

Чарли останавливается так резко, что чуть не теряет равновесие.

— Так вот что она планирует? Восстание! Эру гнева. Никто не работает, фабрики простаивают, порты закрыты. Армия джулиусов, заражающих друг друга, покидает город в поисках еды. Идет на поместья аристократии. — Он стоит, склонив голову, потрясенный и сбитый с толку. — Зачем твоей матери устраивать такое?..

— Она — зло.

Чарли отказывается верить.

— Даже злу нужны побуждения, — говорит он. — Нельзя же разрушить мир просто так .

— Ну, тогда сумасшедшая. Моя мать сошла с ума. Как папа. Она ненавидит дисциплину. Дисциплина сломала отца. И она думает, что мстит за него.

— Сошла с ума? — повторяет Чарли. — Не знаю. Когда ты в последний раз видела ее дымящей?

Они сидят, растерянно и безвольно, минуты текут одна за другой. Томас понимает, что и Ливия, и Чарли смотрят на него, ждут его.

«Веди нас, — говорят их взгляды. — Ты же всегда был главным».

Но он боится.

Это слабенький страх, бледный и бездымный, безжизненный. Томас вскинул плечи и уткнулся подбородком в грудь, воспроизводя униженную осанку Гренделя. Респиратор так и лежит перед ним на столе, созданный, чтобы отделять дым от зараженного воздуха, чтобы тот, кто его надел, оставался внутри своего безопасного мирка. Вертя маску в руках, Томас чувствует на себе взгляд Ливии, в которой растет разочарование. В конце концов она наклоняется к нему — лицом к лицу, глаза в глаза — и гневно выкрикивает:

— Помоги нам, черт бы тебя побрал!

Каждое слово — пламенный упрек, взывающий к его мужеству, обращение на том странном языке дыма, в котором любовь и неприязнь могут сливаться воедино.

Этого упрека достаточно и недостаточно: Томас поднимается на ноги и отходит от стола, движимый желанием действовать и одновременно — стремлением сбежать от брошенного Ливией вызова. Как и Чарли несколькими минутами ранее, он ходит по цеху с перегонными кубами, но разглядывает не стены, а пол. Однако ничего не находит: ни свежих швов, ни светлых пятен в темной плитке. Его храбрость уже на исходе, он в отчаянии выхватывает из ящика с инструментами гаечный ключ и методично, не жалея запястья и ушибленной руки, колотит по медной трубке, торчащей из одного из массивных чанов, пока та не ломается и тысячи галлонов сладкой цветочной жидкости не вытекают на пол. Томас стоит и смотрит на то, как она покрывает помещение слоем дюймовой толщины: глаза прищурены, взгляд напряжен, как у охотника.

— Зачем ты… — начинает Чарли, но Томас знаком велит ему молчать. Он слышит, а затем и видит, как лопаются пузыри в одном углу — жидкость нашла какую-то полость и хлынула туда, вытесняя воздух. В результате уровень ее постепенно снижается, а плавающие в ней цветы складываются в неровный мокрый квадрат, отмечая контуры хорошо замаскированного люка у них под ногами.

Когда жидкость уходит, они ногами сдвигают рыхлую массу промокших и полусгнивших цветов. В люке есть крошечная замочная скважина, и он заперт. На этот раз действует Чарли: приносит стальную лопату из того же ящика, где Томас нашел гаечный ключ, вгоняет ее острие в тонкий зазор между люком и полом и нажимает на рукоятку всем своим весом. Томас пристраивается рядом и тоже давит на самодельный рычаг. Вместе они выламывают замок и открывают люк, за которым видна грубо сколоченная деревянная лестница.

Они спускаются по ней. Лестница — совсем новая и вся мокрая — усыпана мертвыми цветами; воздух, поднимающийся из колодца, кажется густым от вони экскрементов и отбросов. Достигнув дна, они видят горящую лампу и идут на свет. Там обнаруживается проем, гораздо более старый, чем лестница. За ним и начинается городская канализация: канал с темной стоячей водой и склизкие дорожки по обе его стороны. Но глаза подростков прикованы не к нему. С потолка на резиновой жилке свисает колба, которая испускает молочный, немигающий свет. Внутри ее нет пламени. Слабое, крошечное солнце, снятое с неба и прибитое сюда палачом. Томас прикасается к ней — и обжигает палец, а колба начинает качаться на своем подвесе.

— Мы никогда не остановим ее, — шепчет Чарли, потрясенный этим новым чудом.

Ливия отвечает кратко:

— Мы должны попытаться.

Видя, что Ливия взяла на себя роль вожака, Томас чувствует облегчение и стыд; когда она оглядывается и берет за руку Чарли, в нем вспыхивает несмелый гнев. Чарли, в свою очередь, вытягивает ладонь за своей спиной, ожидая, что за нее возьмется рука друга. Но Томас игнорирует его жест.

Он настороженно следует в паре шагов за ними.

Идти недалеко. Сто ярдов канализационного водостока, трижды выныривающего из мрака благодаря колбам все с тем же загадочным, немигающим светом, потом сводчатый проход — и они оказываются в помещении, таком длинном, что оно кажется коридором, несмотря на ширину в добрый десяток ярдов. Стены и потолок сложены из темного кирпича, старинного, пористого; цементный раствор — как окаменевшая губка. Низкий потолок подперт стальными фермами, куда более новыми, чем кирпич. Центральная ось, от входного проема до дальнего конца, отмечена гирляндой ламп, нанизанных на черный кабель, и тянется на сотни ярдов. Под лампами, занимая три четверти площади — остались лишь две узкие полоски свободного пространства по бокам, — располагаются соединенные друг с другом бассейны, облицованные блестящей зеленой плиткой. Они разделяются проницаемыми мембранами из вощеной ткани. Виден только верхний фут плитки. Бассейны заполнены водой, зеркально-черной и неподвижной. Кажется, будто в общественную баню закачали чернила. Все это Томас осознает, шагая вслед за друзьями через длинный зал. Там, в конце — леди Нэйлор, и Грендель, и Маугли, привязанный к тяжелому деревянному стулу ремнями.

Она замечает их, когда они проходят десять шагов. Укрыться негде, можно только идти по узкому проходу между стеной и бассейнами. Все трое медленно бредут по влажному, неровному полу с провалами и трещинами, с лужами сточных вод. Томас видит, как леди Нэйлор прищуривается; видит, как она быстро берет что-то и подносит к груди, а потом, узнав вошедших, снова опускает руку. Каждый шаг открывает новые подробности. Леди Нэйлор с комфортом устроилась среди грязи: она сидит в кресле, на кофейном столике сбоку от нее стоят бутылка вина и бокал. Удивительно, что она не захватила домашние туфли. У другого ее локтя — верстак, которому накрахмаленная скатерть придает приличный вид; на нем лежат разнообразные инструменты. Среди них высится бутыль баронессы, полная сажи. По другую сторону стола Грендель, склонившись над мальчиком, прилежно вытирает ему лоб. Пройдя примерно ползала, Томас начинает различать лицо Маугли, мокрое от пота, горячечное, видит, как его тело сотрясается от озноба. Ему вспоминаются зубоврачебное кресло Ренфрю и рассказы Чарли о племяннице учителя, и он мрачно вопрошает сам себя, существует ли такой мир, в котором детей не связывают во имя высоких целей. Что-то — игла? — торчит из обнаженного бока мальчика, примерно на уровне печени. Вокруг неутомимо суетится Грендель, заботливо, уткнув подбородок в грудь, так, словно кланяется ребенку.