Дэн Вилета - Дым

Еще несколько шагов, и Ливия начинает говорить. Она вынуждена кричать: пористые стены поглощают все звуки. Обращается она к Гренделю, а не к матери. Томас, идущий позади, шагает сквозь ее злость, как сквозь утренний туман.

— Вы солгали мне, Грендель! — кричит она, и приятели видят, как по прошествии секунды тот вздрагивает. — Что еще хуже, вы солгали Маугли. Он вам доверял. А теперь только взгляните на него. Зачем вы его мучаете?

Грендель смотрит на нее с расстояния в тридцать ярдов и хлопает себя по боку рукой, все такой же сдержанный в своих движениях.

— У него лихорадка. Леди Нэйлор говорит, что у него изменяются органы. Но не волнуйтесь, скоро все пройдет.

— Она хочет забрать его кровь. Всю до последней капли. А вы ей помогаете. — И Ливия горько добавляет, густо дымя, окруженная пышными горками сажи на неровном полу: — Правильно о вас говорили с самого начала. Вы чудовище, Грендель. А уверяете, что любите его.

Удрученный, растерянный, он молча смотрит на нее. Возможно, в изгибе его шеи есть намек на сомнение или сожаление. С такого расстояния, в этом необычном свете, легко увидеть самые разные чувства в его лице, в позе. Грендель нагибается к игле, торчащей из тощего детского тела, и открывает какой-то клапан; тонкая струйка крови льется в стеклянный пузырек. На всем протяжении этой беседы леди Нэйлор не подавала голоса, сейчас же она поднимается со своего кресла, сжимая в одном кулаке что-то тяжелое и металлическое.

— До чего мелодраматично, Ливия. Но хватит, оставь мистера Гренделя в покое. Ты же на меня злишься, а не на него. — Она делает шаг им навстречу, словно ускоряя их приближение, и приветственно раскрывает руки. — Только потом обязательно расскажите, как вам удалось найти меня. А вообще я очень рада. Мы вместе встретим рассвет нового мира.

Еще двадцать ярдов. Теперь Томас видит все отчетливо: маленький, с двумя короткими стволами пистолет, который искажает гостеприимный жест леди Нэйлор, заставляя ее слегка наклониться вправо; бутыль с черной сажей на столе, словно вот-вот будут наполнены бокалы для финальной трапезы; Грендель, проверяющий кровь в пузырьке — опущенная туда полоска желтой бумаги немедленно синеет. Но прежде всего он видит Маугли, взирающего на своего мучителя с невыносимым выражением, в котором слились надежда, доверие и мольба. От горячки его глаза припухли и неестественно блестят.

— Бумага! Она посинела! — сообщает Грендель баронессе. — Как вы и говорили. Значит, кровь Маугли активна . Можно отвязать его?

Леди Нэйлор, не оглядываясь, отвечает:

— Чуть позже. Сначала откройте клапан, как я вам показывала.

И все, этого достаточно. При упоминании клапана — будто ребенок есть всего лишь канистра, паровой двигатель, который нужно стравить, — что-то возвращается к Томасу, ощущение безотлагательности и бесповоротности, затерявшееся между жалостью к самому себе и сомнениями. В следующий миг он расталкивает плечами друзей и бежит по изъеденному веками полу, спотыкается, падает, снова вскакивает на ноги.

Томас не воспринимает то, что кричит ему леди Нэйлор, и не знает, следуют ли за ним его друзья; он летит к высокой женщине, пригнув голову и плечи, точно приготовился к атаке. Струи дыма трепещут у него за спиной, словно фалды сюртука.

Ему остается всего шесть или семь шагов, когда он цепляется за что-то ботинком, и раздается выстрел — хлопок двух мокрых ладоней в вязком, мертвом воздухе. Впереди: вскрик, фонтан то ли крови, то ли сажи; серебряный перезвон битого стекла; потом стремительный прилив темноты — это одна за другой, с промежутком в долю секунды, глухо щелкая, гаснут колбочки света над бассейнами.

В Томаса врезается пол и вышибает из его легких весь воздух.

Джулиус ведет нас ко входу в городскую канализацию — идти от силы десять минут быстрым шагом. Это каменная плита без всяких опознавательных знаков, прикрывающая колодец в углу грязного двора. Весит она не менее сорока фунтов, но Джулиус, с переломанными конечностями, исхудалый, отодвигает ее в сторону без нашей помощи. Под ней открывается шахта, окружность которой примерно равна обхвату моего живота. В кирпичную стенку ввинчена железная лестница. Я запыхался, спеша вслед за Джулиусом по темным улицам, и теперь жестом велю ему ждать. Он повинуется, но сам не отдыхает, шагая по проулку от стены к стене. Я наблюдаю за ним — за его дергаными движениями, за тем, как далеко назад он поворачивает голову, — и вспоминаю о том, что когда-то он был моим учеником, находился под моим попечением, и мне становится тошно. Мой подручный, Босуэлл, похоже, не настолько чувствителен. Всю дорогу, пока мы шли за нашим проводником, Босуэлл направлял на него и фонарь, и ружье, а теперь первым спускается в колодец: будет поджидать Джулиуса, пока тот лезет по ступеням вниз. Я держу свой кольт в кобуре, за поясом. Мысль о том, что его придется доставать, вызывает у меня ужас.

Глубина колодца — футов пятнадцать. Через него попадают в канализацию. В последние несколько дней я не раз посылал сюда своих людей. С тех самых пор, как узнал, что Эштон — это Ашенштед; что парламент, в своей бесконечной мудрости, выдал террористу мандат на очищение бывшей столицы. Я полагал, что городская канализация — нечто упорядоченное, стройная система туннелей, по которым отходы стекаются в центральное сооружение. Однако в донесениях говорилось о хитроумной сети, о настоящем лабиринте. Старые и новые туннели, лежащие на разной глубине, соединяются вертикальными колодцами и огромными бункероподобными помещениями. Сточные ямы размером с пятиэтажный дом, осушенные людьми Ашенштеда. Паровые буры; водосбросные сооружения и шлюзы; водяные насосы высотой с силосную башню, стоящие в специально построенных залах; выхлопные трубы, уходящие в вентиляционные каналы. Чтобы разобраться во всем этом, команде инженеров потребуется целый месяц. Мои ребята на многое способны, но они не инженеры.

Но теперь, когда мы опустились на дно колодца, я не вижу ничего сложного. Туннель, заросший слизью и пахнущий уборной, вот и все. Через десять шагов мы вспугиваем стаю крыс. Джулиус, как и прежде, показывает путь, несется впереди, рвется, словно гончая на поводке, за пределы круга, выхватываемого из темноты фонарем Босуэлла. Не понимаю, взял ли он след или заранее знал, куда двигаться. Временами он притормаживает на перекрестках и стоит, нюхая затхлый воздух. Однажды он приникает к стене, проводит быстрым языком по плесени. И вновь срывается с места, совершая все те же дерганые, марионеточные движения, с плащом дыма за плечами. Мои часы остановились и не хотят заводиться. Мы вышли за пределы времени.