Виктория Шкиль - Тьма надвигается с Севера [СИ]

— Понятия не имею кто она такая. — Честно сознался агыз и эльф испытал резкое чувство облегчения от его слов. Хоть сюда не добрались идеи чокнутой дочки Рэндэримана. — Если мой дороги пересекутся с Дариком — сначала я спрошу его, почему он так поступил, а потом убью его. Я могу простить многое, но только не измену и предательство, Феран-ока.

Эльф подумал и решил, что такой ответ человека ему по душе.

Пока оба командира вели беседу, их подчинённые закончили собирать уцелевшее имущество и грузить его на лошадей, для переезда в новый лагерь. Здесь оставаться никто боле не желал. Слишком тут всё смердело кровью, а количество трупов превышало то число, которое воины были способны похоронить до утра, а ведь многие из тел уже успели раздуться и завонять…

К слову, о возвращении в Шагристан, которое после всего случившегося напрашивалось сама собой, никто тоже не помышлял, по крайней мере, с пустыми руками. Атраванцам нужно было предъявить шаху, что их поход прошёл не зря, а Феранору было необходимо привести злополучную летопись. Он давал слово, что найдёт и привезёт её, чтобы ни случилось, а нарушать свои обязательства ан-лорд Мистериорн очень не любил.

Погрузив на коней тех убитых, которых атраванцы не пожелали оставлять падальщикам, их маленький отряд вернулся к ведущему под землю стволу акведука, где уже затемно разбили новый лагерь. Разведя костры, воины вдоволь напоили лошадей, но оставили их без еды, так как зерна, которым атраванцы кормили своих коней, теперь было катастрофически мало, а то, что они смогли собрать, было щедро перемешано с песком. Но даже после этого, утомлённые люди и эльфы не получили отдыха, так как началась самая тяжёлая и безрадостная часть — они хоронили мёртвых. Копать всем одну общую могилу было долго и утомительно, как и заваливать тела камнями, потому убитых просто опустили через колодец акведука под землю. Там, их отнесли в одну их галерей и сложили на высохшем иле, вложив оружие в мёртвые руки. Придёт день и шахские воины вернутся сюда и тогда они смогут похоронить останки своих товарищей как следует. На тела тех, кто погиб в Сокровищнице, уже не оставалось сил, потому ими было решено заняться уже завтра.

Глава 14. Когда легенды оживают

Начало сегодняшнего дня почти ничем не отличалось от двух десятков ему предшествующих. Утром Сорах молился вместе со всеми в нищем бетеле, стоя на коленях на старой циновке. Он как все отбивал лбом поклоны Создателю, шептал слова благодарности и прославления Аллуита, но при этом тайком косился на разделяющую зал перегородку и напрягал слух, пытаясь уловить среди десятков женских голосов голос Лиллис. Единственное, что отличало сегодняшнюю молитву, от десятка предыдущих, было оружие при всех мужчинах. Это показалось хаммаду странным, ведь балы слыли народом не сильно воинственным и редко таскали оружие на себе просто так, для показухи. Ответ на этот вопрос Сорах получил гораздо позже, когда выгонял из загона своё подопечное стадо, собираясь устроить верблюдам прогулку по ближним оазисам (ас'Хазир уже неплохо знал окрестности селения).

Когда он уже закрывал загон, к нему подошёл хмурый Маандиб, строго приказавший не отходить от селения далеко и вернуться за два часа до вечерней молитвы. Не то чтобы брат Лиллис вдруг перестал верить слову Сораха, просто он панически боялся, что его стадо захватят хаммадийские разбойники, банды которых рыщут по пустыне в поисках наживы. Он же поведал, что не так давно видели небольшую группу всадников, охранявших несколько десятков похожих на невольников людей, бредущих пешком по песку.

— Для этих детей ишака нет ничего святого! — ругался бал, подразумевая то, что разбойники ни сколько не боясь прогневить Аллуита, захватывали в плен бохмичей и продавали их в рабство всяким многобожникам: тавантинцам, морейцам, пиратам и прочим, не чтящим Пророка и Аллуита, народам. При этом Маандиба ни капли не смущало, что его сидит и слушает соплеменник этих «ишачьих детей». Потом Маандиб сделал то, что Сораха слегка изумило. Он снял со своего плеча туго набитый стрелами колчан, с торчащим из него изгибом расчехлённого лука и, поджав губы, протянул его ас'Хазиру. — Хорошо стреляешь?

— Хуже чем езжу на верблюде. — Честно сознался Сорах, принимая дар.

— Тогда, надеюсь, он тебе не пригодится. Увидишь всадников, не пытайся узнать кто. Просто собирай стадо и гони его сюда.

Хаммад, молча, кивнул и, закинув колчан между горбов своего верблюда, легко запрыгнул туда сам, что учитывая высоту зверя, было весьма не просто. Маандиб отступил на шаг, когда верблюд, повинуясь команде наездника, стронулся с места и долго провожал пустынника взглядом, пока тот не скрылся вместе со стадом за гребнями барханов. Развернувшись, он увидел свою сестру, смотревшую вслед Сораху с волнением и тревогой в глазах, которые ему совсем не понравились.

— Иди в дом, Лиллис! — Рыкнул он, совсем не таким голосом, каким обычно разговаривал с сестрой.

В этот раз получилось более грубо и требовательно, что девушка вспыхнула, но ничего в ответ не сказала. Только смерила его таким уничижительным взглядом, что язык Маандиба будто пригвоздило к нёбу. Развернувшись на пороге, взметнув юбками маленький песчаный вихрь, Лиллис исчезла, скрывшись в дверном проёме так резко, что парень понял — она на него обиделась. Сначала бал ощутил лёгкий укол совести, но тут же его заглушил, твёрдо решив, что завтра он отпустит Сораха, дав ему с собой вдоволь воды и еды, чтобы никто не посмел упрекнуть народ балов в жадности!

«Зато сегодня мы испытаем новую печь! — Маандиб с гордостью посмотрел на творение своих рук, стоящее во дворе подле старой маленькой печи. — Её осталось только побелить снаружи, но испечь в ней первые лепёшки это не помешает!»

А в это время, Сорах ас'Хазир яростно подгонял своего верблюда, стараясь уйти как можно дальше от деревни, скрыться в песках, чтобы остаться там наедине со своими чувствами. Сегодня он будет там один — Маандиб не отпустит к нему Лиллис, и он потеряет этот день, который мог бы провести с ней. А завтра… Даже если бы Сорах не умел считать и не знал, что завтра истекает срок его службы Маандибу, он ни за что не покинул бы селение балов, так как узы, привязавшие его к этому месту оказались сильнее чем любой долг жизни. Эти узы назывались любовь, ради которой по-настоящему влюблённые люди готовы идти на смертельный риск и жертвовать собой ради кого-то. Но завтра он уйдёт и не скажет Лиллис всего, что чувствовал по отношению к ней. Пусть она откажет, пусть она рассмеётся, но даже ответ «нет» лучше неизвестности и мучительного тягостного ожидания. Кто знал, что будет так? Кто бы сказал ему полгода назад, что отдых в тени разлапистой пальмы с темнокожей девушкой станет для него дороже странствий и сетара, а её голова на его коленях — слаще шербета в алясбадских духанах? Лучше бы ему тогда оказаться во власти Минры, чем больше не зреть черноокой ас'дхари.