Ольга Куно - Чудовище и красавец

Последние слова он произнес очень буднично, даже небрежно, стремясь сгладить свою недавнюю серьезность и, того хуже, уязвимость. Постучал пальцами по столешнице, подальше отодвинул пустой бокал.

— К военному делу я больше не возвращался, — закруглился Брик. — А вскоре после этого начал рисовать.

— То есть до тех пор вы не рисовали? — изумилась я.

— Нет. — Итай задумчиво качнул головой. — Или почти нет. И уж точно не как оман. Видишь ли… — Он нахмурился, то ли не уверенный, чт о ст о ит, а что не ст о ит говорить, то ли не зная, как правильно сформулировать. — Такое близкое знакомство со смертью очень трудно оставить позади. Оно преследует и не хочет отпускать. Каждый борется с этим по-своему, мне довелось увидеть много примеров. Гибель предстала передо мной пугающей в своем уродстве, и я вцепился в красоту как в соломинку, крепко привязывающую меня к жизни. Стал создавать маленькие миры, в которых нет крови, увечий и смерти.

Я понимающе кивнула. Вспомнились слова доктора Рофе: «Это сегодня вы имеете дело со знаменитым и успешным Оманом. Однако оманом он был не всегда, и некоторые события его прошлого привели к таким вот малоприятным последствиям». Надо же. Страх смерти создал одного из лучших художников современности. Или любовь к жизни? Возможно ли одно без другого? Так или иначе, те же причины, что сделали его оманом, фактически творцом, заставляют временами кричать по ночам, метаться из угла в угол, подобно дикому зверю, и сотрясаться до утра в мнимом ознобе.

А еще подумалось: сколько прошло бы месяцев или лет, прежде чем Итай рассказал мне все это, не развяжи ему язык выпитое вино? Да и рассказал ли бы?

— Мне неуважение к уродству когда-то вышло боком.

Как видно, алкоголь повлиял не только на омана: моя собственная разговорчивость также вышла за привычные рамки, словно в чашку плеснули кипятка через край.

Художник вскинул голову в нескрываемом интересе, и это подхлестнуло мою разговорчивость.

— Мне тогда было двенадцать. Я была… не знаю, красивая ли, но, во всяком случае, не хуже других. Из-за меня даже два мальчика один раз подрались. Ну вот… Я шла через рыночную площадь, между рядами лавок, потом свернула. Там мало народу оказалось и одна пожилая женщина стояла. То ли она сильно сутулилась, то ли на спине начинал проступать горб, а ноги, наверное, отекли — это я сейчас так думаю, — и поэтому на ней были мужские ботинки, карикатурно большие для ее размера. И она пошла в сторону мешков с какими-то вещами. — Я поморщилась и резко махнула рукой, подразумевая, что эти подробности никакого значения не имеют. — И у нее была такая походка… странная, вперевалочку, неестественная какая-то — наверное, из-за обуви, — что я захихикала. А она обернулась, и я по взгляду сразу поняла: ведьма. Она так прищурилась зло и сказала: «Теперь ты на себе узнаешь, что такое быть некрасивой». Вот, собственно, и всё.

— И дальше?..

Оман словно не услышал моих слов о завершении рассказа. Он ждал продолжения. Глаза расширились, напоминая теперь два круглых блюдца, а от недавней расслабленной позы не осталось и следа. Он сидел, подавшись вперед, сдавив подлокотники так, что на руках побелели костяшки.

— Дальше я пошла домой. И только там наткнулась на зеркало. И впервые увидела это. — Я неопределенно шевельнула рукой в направлении собственного лица. — Сначала не верила, снова и снова смотрелась в зеркало. В одно, в другое… Потом долго плакала, на улицу не выходила. Потом… Потом пришлось смириться.

— А ведьма? Ее искали?

— Родители пытались. — Кивнув, я опустила глаза и больше взгляд уже не поднимала. — Они тогда еще были живы. Но тщетно. Ее не смогли найти. Никто. Она же все-таки ведьма…

Оман, кажется, окончательно протрезвел, да я и сама больше не ощущала действия алкоголя.

— М-да, твоя история будет похлеще, — заключил он. И, снова потянувшись за бутылкой, повторил вопрос, который уже задавал час назад: — Выпьем?

Я решила проявить последовательность и приняла предложение.

В тот день я действительно должна была ехать на дом к покупателю, так что в этом отношении я сказала чистую правду. В случае, когда Оману предстояло расписывать стену непосредственно в особняке (или во дворце) клиента, сотрудничавший с ним архитектор непременно приезжал посмотреть место будущей работы — измерить предназначавшееся для рисунка пространство и сделать все необходимые расчеты.

А вот что касается страха опоздать на встречу, тут я слегка… скажем так, перегнула палку. На самом деле меня ровным счетом никто не ждал. Недавно построенный дом был совершенно пуст. Стены еще не расписали, картины не повесили, мебель не привезли. Так что воровать здесь было нечего, сам хозяин жил пока в другом месте, и в новом здании не было не только господ, но и слуг или даже охраны.

В моем представлении так было лучше всего. Можно поработать спокойно и без помех.

Остановившись на пороге, я огляделась, отмечая высокий потолок и широкую лестницу, перила которой якобы поддерживали скульптуры, изображающие мальчиков-пажей. Стала подниматься по ступеням, слушая эхо собственных шагов, особенно громко звучавшее в необставленном помещении.

Интересующее меня место располагалось на втором этаже. Вторая комната по правую руку. Здесь было светло: солнечные лучи беспрепятственно проникали через большие окна, не занавешенные пока гардинами. Даже карнизов еще не было. Как и ожидалось, никакой мебели. Весьма вероятно, что хозяева планировали сначала увидеть роспись, а уж потом решить, какие цвета больше всего к ней подойдут. В камине до сих пор не было дров, хотя черная металлическая решетка уже стояла, прикрывая очаг.

Я приблизилась к интересующей меня стене — напротив двери, справа от окон. Девственно чистая, абсолютно белая — ни картин или иных украшений интерьера, ни забитых гвоздей, ни пятен. Разве что оттенок белого немного менялся, приблизительно на уровне моей головы становясь чуть более темным.

Я поднесла к стене левую руку и, раскрыв ладонь, прикоснулась ею к белой поверхности. Гладкая или шероховатая?

Оказалось, очень гладкая, прямо на удивление. Я попыталась отвести руку… и ошарашенно на нее уставилась. Отдернуть ладонь не удавалось, она словно приклеилась к стене… или даже вросла в нее. Я пыталась снова и снова, но все усилия оказывались тщетными. Болезненно-яркая белизна не отпускала. Упереться в стену второй рукой, дабы оттолкнуться посильнее, я не решалась по понятным причинам. Единственное, чего мне сейчас не хватало, — так это «приклеиться» обеими ладонями.

— Ну что, птичка попалась в клетку? — проворковал у меня за спиной женский голосок.