Лидия Евдокимова - Тёмное солнце

— Да за ваш союз я меньше всего беспокоюсь, глупый ты варвар.

Лаитан поняла, что такое, когда уходит жизнь. Утекает вместе с кровью, впитывается в землю, кормит подземных червей и падаль, питает мёртвое живым. Она чувствовала, как иссыхает, как уходит из неё чёткость памяти всех её предшественниц, взывающих к ней и её силам, когда с каждой каплей они пропадали в пучине ненасытного растения. Матери матерей кричали беззвучно внутри Лаитан, разрывая ей душу и стискивая голову тисками. Она пыталась ухватиться за образы в мыслях, удержать их, не дать им распасться, но те утекали песками Империи сквозь мелкие проколы в теле Лаитан.

Самая яркая картина, смерть властелина, лицо наёмника, перемазанное кровью и сажей, занесённый меч для удара. Оружие взлетает над головой, падает вниз, рубящим ударом отшвыривая мать матерей прочь, ломая ей кости и дробя их. Чёрная сталь выпадает из ладони, но ещё остаётся второй клинок, ещё есть надежда. Искажённое злобой и ненавистью лицо противника, секущие удары, колющий сверху вниз, пока мать матерей пытается подняться на ноги, ускользая в обрывках теней в светлом от огня вокруг тронном зале. Оскальзываясь в лужах крови имперцев и чужаков, врагов и союзников, она пытается достать до кого-то рядом. Лицо служанки, первой и доверенной, мёртвые глаза цвета ночного неба, смотрящие в никуда, и длинная алебарда в её руках… Мать матерей ловит на рукоять второго клинка удар наёмника, отшвыривает его с диким рёвом, наваливаясь всем телом, зажимая измотанного врага, и наносит подлый удар снизу вверх чистой энергией золота, расплавленного металла, бьющегося в крови жрицы. Наёмник запинается и падает, она заносит над ним алебарду, целясь в сердце…

— Эй, глупая женщина весом с единорога, выспаться можно на привале, — раздался голос. Неприятный сначала, странный в конце фразы.

В рот полилось нечто невообразимо противное, обжигая глотку. Лаитан закашлялась, из глаз потекли слезы, она хватала ртом воздух, не в силах что-то сказать в ответ. Нутро жгло огнём, будто в нем плавал горячий вулканический камень.

— И постарайся удержать зелье в себе хотя бы пару минут, — добавил Морстен, смотря на бледное лицо Матери, на котором яркими пятнами выделялись зелёные глаза. Взгляд ещё оставался мутен, но он надеялся, что её скоро отпустит. Чем-то это напоминало его собственные погружения в память Замка… — Другого способа быстро восстановить силы и кровь у меня нет, а лекарей в этом лесу как-то не наблюдается.

Они так и остались на дороге. Ветрис с Киоми сидели неподалёку, о чём-то переговариваясь. Служанки и Безымянные, помрачневшие после исчезновения правительницы Империи, всматривались в окружающие заросли. Труп червя начинал вонять гнилью распада, и следовало бы сниматься поскорее. «Придётся нести, — подумал он. — И откуда в таком небольшом теле такой вес? Золото в крови — это лишь выспренное обозначение, но не буквальная же истина».

Гравейн ещё раз вгляделся в лицо Лаитан, пользуясь возможностью изучить её поближе.

— Я сражался тогда на твоей стороне, Мать. Но все наёмники носят короткие волосы, а залитые кровью доспехи похожи один на другой. Потому, когда меня добила ты своей алебардой, я… очень разочаровался, — тихо, едва слышно проговорил он, и в его словах не было привычного слегка издевательского тона. Была горечь, и к ней примешивалось непонимание, так и не развеявшееся за все эти годы. Ты не знаешь всей истории, и сейчас ещё не время об этом говорить, но у меня личные и очень давние счёты к Посмертнику. И к тебе тоже. Но тут сложнее. Мне кажется… ты не совсем похожа на себя. Слишком молода, слишком рьяно рвёшься вперёд. Недостаточно жестока. Слишком быстро устаёшь. Но последнее нормально — вдали от наших твердынь мы все становимся больше всего людьми. Даже твой ручной варвар, несмотря на то, что он пыжится изо всех сил. А вот твоя мягкость… с годами становишься циничнее и проще относишься к жизни.

Услышав его слова, Медноликая мысленно возмутилась. Она помнила, как все было, видела случившееся, и слова властелина, несомненно, были лживой попыткой переврать правду, исказить ее в свою пользу. «Тьма никогда не врет, для нее в этом нет нужды, ибо правда ранит сильнее и вернее льстивой, сладкой лжи», — вспомнились ей слова ее няньки о Тьме и северных пределах. Лаитан мысленно встрепенулась, но все ее естество отвергало глупые попытки властелина Замка обвинить ее в своей смерти. Он был жив, и это противоречило его словам, что бы там не случилось в прошлом с Посмертником и северной Твердыней. Он лгал, и это было очевидно для Медноликой. Но… Но где-то внутри кровь стучалась в висках, разгоняя сердце и учащая его ритм. Где-то внутри Лаитан отчаянно боролась с искушением спросить версию событий с точки зрения властелина. «Он лжет тебе, лжет! — кричали ее предки голосами матерей. — Тьма лжет всегда! Ты же помнишь, ты — это мы!»

Ты — это мы. И кто же тогда она сама? Кто такая Лаитан, если кроме олицетворения конца Империи ее имя не значит почти ничего? Если она — плоть от плоти таких же, как она, ушедших в историю и оставшихся в крови взвесью золота? Какая могла бы быть у нее судьба, случись ей родиться в любое другое время, любым другим человеком, самой по себе, без груза ответственности и принятия ее. Лаитан почувствовала себя пустым мешком, в который ссыпали по горсточке всех круп и прочих продуктов на дорогу. Важность оболочки для транспортировки еды никто не отменял. Без мешка путнику трудно идти дальше и носить свои вещи. Но вытряхни его на дорогу, съешь все припасы и износи одежду — что останется тогда? Рваная тряпица в пятнах сала или крови.

Морстен оторвал взгляд от порозовевших щёк Лаитан, закрывшей глаза где-то на середине его тирады. Она дышала размеренно, но слишком часто для спящей. «Притворяется». Он посмотрел на едва заметное сквозь серое и чёрное переплетение мёртвой листвы и ветвей небо. Едва изменившийся оттенок низких облаков подсказал ему, что скоро рассвет.

Он легонько похлопал её по щекам, а потом потянулся к шее проверить, как бьётся пульс. Но его руку остановила ладонь Лаитан, крепкая и уверенная.

— Не время избавляться от меня, властелин, — прохрипела она, — добить можно потом, если сил хватит.

Картины прошлого заставили Лаитан присмиреть и избавиться от напыщенного тона властительницы.

— Морстен, — добавила она. Имя пришло само, вместе с памятью предшественницы, вместе с кровью, вместе с обмороком. Она слышала, как его звали по имени. Где, когда? Тогда, сотни лет назад? Здесь и сейчас? Но тогда кто? Кто тут знал его имя, если его не знала даже мать матерей?

Он посмотрел на неё слишком долгим изучающим взглядом. А через секунды взгляд снова затянулся непроницаемой плёнкой цинизма и отрешённости. Кажется, он понял слова Лаитан по-своему. Особенно, когда она произнесла его имя. Тихо, слишком тихо даже для своих жриц. Он услышал ее, она знала точно, но понял по-своему. Лицо властелина выражало удовлетворение, будто он ждал, что она его вспомнит, чтобы слова о смерти не пропали даром, легли на благодатную почву, пробудили память. И чтобы месть, дрожащая в нем, будто биение чужого сердца, была слаще и дольше.