Яцек Пекара - Ловцы душ

Однако прежде чем этим заняться, я должен был посетить Рейтенбаха и дать ему отчёт о визите к Хоффентоллеру. Хотя, Боже правый, немного было того, что я мог сказать ему без вреда для дела.

– О, господин Маддердин. – Увидев меня, он даже улыбнулся. – Как прошёл визит к моему дорогому будущему тестю?

– Коротко говоря? Безрезультатно, – ответил я.

– Вы рассказали о моих планах?

– Да, господин маркграф.

– И?

– Он казался удивлённым, – ответил я чистую правду.

– Что ж, для начала и это неплохо… Выпьете вина?

– Не откажусь.

Он разлил вино в массивные золотые кубки. Мой был украшен рубинами, его топазами. Оба, вероятно, стоили целое состояние.

– За любовь, – провозгласил он, поднимая кубок.

– За любовь к Господу, – согласился я.

– Я говорил о любви к женщине, – буркнул он.

– Я тоже говорю именно об этом. Вы что, не понимаете, что любовь к другому человеческому существу может быть основана только на бескрайней любви к Богу? Если вы не возлюбили Господа, то как вы сможете любить какое-то из существ, которых он сотворил своими руками?

Он отпил два глотка и испытующе посмотрел на меня.

– А вы? Любили когда-нибудь? До боли и отчаяния? На века?

– Конечно. Бога, слова Писания…

– Я говорю о женщине, – нетерпеливо прервал он меня.

– Мне не была дана эта благодать, – ответил я некоторое время спустя, – или, глядя с другой стороны, меня не постигло подобное проклятие.

Он долго смотрел на меня.

– Вы врёте, – произнёс он наконец. – И сами об этом знаете.

– Ха, ха, ха, вы читаете в людских сердцах, – отшутился я.

– Скажите ей, что любите её, прежде чем будет слишком поздно. – На этот раз я замолчал надолго.

– Конечно, – сказал я наконец. – Ведь мечта каждой прекрасной дамы – общество палача из Инквизиториума.

– Значит, всё-таки существует какая-то дама... – Он улыбнулся, потом снова посерьёзнел. – Вы ведь не думаете о себе так.

– Я нет. Хватит и того, что так думают другие. Если вы кого-то любите, то не обречёте его на такую судьбу.

– Люди, – проворчал он. – Почему вас волнуют люди? Почему вас волнуют слухи и злые языки? Почему вас волнует хоть что-то, когда вы знаете, что она та единственная? Мечта, сон, желание. Что вы не можете без неё дышать, только корчиться в отчаянных судорогах. Что ваше сердце бьётся для того, чтобы она коснулась рукой вашей груди, что вы дышите только для того, чтобы ваше дыхание соединить с её дыханием.

– Всё, что человек привык почитать, занимает всего лишь день, одно мгновение... Любовь, когда она осуществилась, бледнеет, а кисть разрушает грёзы художника, – сказал я.

– Нет, – ответил он, не пытаясь даже спорить. Я слышал, однако, какова была внутренняя сила в высказанном им отрицании, и я это уважал.

– Кто она, господин Маддердин? – Спросил он.

– Кто «кто она», господин Рейтенбах?

– Наверное, какая-то шлюха, в которую вы влюбились во время одного из визитов в бордель...

Я даже не понял, когда я схватил его за горло и прижал к стене. Он покраснел, но ему ещё удалось прохрипеть:

– Отпустите, Бога ради!

Я отпустил его лишь некоторое время спустя, злясь на себя, что я позволил себя спровоцировать, прежде чем успел подумать. Такое не часто случалось с вашим покорным слугой. Маркграф закашлялся, и много времени прошло, прежде чем он смог снова заговорить.

– Меч Господень, у вас сильная хватка... – выдохнул он. Я отступил на два шага, и, поверьте мне, я был сильно сконфужен.

– Простите, господин, что я пренебрёг обязанностями гостя.

Он махнул рукой.

– Я сам хотел узнать, вот и узнал.

– Я спас ей жизнь, она спасла жизнь мне, – сказал я, глядя в стену над его головой. – Только один раз её обнял, верите? Ведь это не может быть любовью...

Почему я ему всё это говорил? Может, потому, что знал, что он уже одной ногой в могиле.

– Любовь не предупредительный гость, мастер Маддердин. Любовь не объявляет о своём визите за две недели. Любовь, как вор, влезает в ваш дом и крадёт всё, что в нём есть самого ценного. Она напоминает удар молнии с ясного неба. В поединке с любовью у вас столь же большие шансы, как у цыплёнка против ястреба.

– Всегда можно убежать…

– Именно это вы и делаете? И что? Лучше вам от этого?

– Нет, – проговорил я спокойно. – Ибо когда я вижу что-то прекрасное, я хочу показать это ей. Я хотел бы делить с ней каждую минуту радости. Только я редко вижу красивые вещи, господин Рейтенбах. Вокруг меня страх, ненависть, кровь, смрад и боль. Она будет счастлива, не так ли?

Он молча смотрел на меня, и на его лице, к своему удивлению, я увидел сострадание.

– Я старый, угрюмый, каждый день я нахожу в своей голове новые седые волосы. Каждое утро я должен убеждать себя, что стоит ещё пожить. Кто-то когда-то, маркграф, сказал, что отличнейшая вещь засыпать со страхом, что никогда не проснёшься. Я засыпаю со страхом, что на следующий день я снова проснусь... И только вера удерживает меня в этой жизни, когда я поднимаю голову от подушки.

В молчании он снова наполнил наши кубки.

– Скажите ей всё, как сказали мне. Или боитесь, что она не ответит на ваши чувства?

– Я помог ей. Признание в любви станет ничем иным, как требованием погашения долга.

– Поверьте.

– Нет.

Рейтенбах подошёл так близко, что я почувствовал его пропитанное вином дыхание.

– Вы хотите умереть, глупец, сожалея, что так и не отважились на шаг, который всегда хотели сделать?

– Оставьте в покое мою жизнь, маркграф, – попросил я. – Это не лучшая тема для разговора.

Он фыркнул, отошёл от меня и уселся в кресло.

– Странно сплетаются человеческие судьбы, – сказал он, – а вы – странный инквизитор.

Я принял бы это за комплимент, но я был зол на себя за минуту слабости. Кто заставлял меня говорить всю эту чушь постороннему человеку и рассказывать о своих страхах и желаниях, в истинности которых даже я сам не был уверен?

– Зачем мне изучать любовь, упорно искать её? Она от Бога, и превышает человеческое понимание. Я с огромным усердием учусь ненависти, ибо эта страсть, по крайней мере, в моей власти, – произнёс я с горечью вопреки своему желанию.

* * *

Я нашёл парней и приказал, чтобы они явились ко мне в комнату, когда луна зайдёт за северную башню. Трезвые – это я дал понять очень чётко. Потом я вернулся, выждал, сколько нужно, и вызвал слугу, которого отдали в моё распоряжение. Снял с шеи золотую цепочку с крестиком.

– Садись, – приказал я парню, указывая на стул.

– Как же так? – На его лице отразилось тяжкое раздумье.

– Садись, – бросил я уже более жёстким тоном, и он присел на самом краешке, явно потрясённый тем, что можно сидеть в присутствии гостя самого господина маркграфа.

– Посмотри-ка сюда, – сказал я, поднося крестик к его лицу. Я поднял палец, приводя цепочку в маятниковое движение. – Смотри не отрываясь.