Рианнон Томас - Долгих лет царствования

Представление закончилось, и я зааплодировала вместе с другими, а после поспешила к артисту. Ведь слова Мадлен могли быть намёком, что он что-то знает — и я сама должна поговорить с ним. Но Холт положил мне руку на плечо, твёрдо останавливая и не позволяя ступить ни шагу.

— О, он был прекрасен, не так ли, Ваше Величество?

— Да, — кивнула я. — И я хотела бы его поблагодарить, немного пообщаться о его работе.

— О, эти люди никогда не раскрывают свои секреты… Пойдёмте, мне кажется, у придворных будет о чём поговорить после этого славного представления. Пора начинать.

Он потянул меня за собой.

Нам подали павлина на золотых тарелках, но, казалось, никто не мог заставить себя съесть эту птицу. Люди делали вид, накалывая мясо на вилки и поднося их к своему рту, но никто не проглотил ни единого кусочка.

Мне следовало начать есть, чтобы успокоить людей, но я едва-едва могла попробовать что-нибудь. Я должна была заставить всех есть — но не могла перестать думать о том, что во время представления сказала мне Мадлен. Я ведь не могла сказать леди Патриции, что влюблена в её волосы? Да, я собиралась вежливо обратиться к ней, но не звучало ли это так вынуждено? Ведь она, пожалуй, решила, что я её дразнила… а эта глупая улыбка, направленная на сэра Виктора — вероятно, он посчитал меня пустоголовой идиоткой! А моя речь… Я слишком мало помню, но и то звучало очень тревожно. А вдруг я перепутала слова и не заметила? И, наверное, это было скучно, монотонно, или они все посчитали, что всё это — моё отношение к ним…

Один из приглашённых встал. Он сжимал в руках свой золотой кубок, кивнул моему столу, слегка улыбнулся.

— Тост! — промолвил он, и голос его звоном разнёсся по залу. — За нашу законную королеву, что защитит нас от всех несчастий! — он высоко вскинул кубок и сделал большой глоток — все в зале последовали её примеру

Я замерла. Слова звучали почтительно, но в них таилось что-то зловещее — намёк на то, что я не законная королева. Он будто бы отметил, что есть кто-то, кто заслужил право на этот трон больше, чем я.

Я должна была что-то сделать. Что-то сказать, отреагировать как-нибудь и поставить его на место, взять ситуацию под свой контроль — но в моей голове было так пусто! Я не могла сейчас ошибиться — но что же делать? Нельзя принять намёк на угрозу… Надо ответить и воспользоваться самыми красивыми словами, самой красивой улыбкой… Но ведь во мне ничего этого не было!

Рядом со мной отец и Холт подняли кубки. И мне тоже следовало — или просто кивнуть, или сделать хоть что-нибудь… но моё сердце колотилось всё быстрее, руки дрожали, и я едва-едва могла двигаться, а уж о дыхании не было и речи…

Звон стекла. Я подскочила на месте — и все уставились на Фицроя, что улыбался, глядя на разбитый кувшин, точнее, его осколки у своих ног. Красным пятном на полу растеклось вино.

— Простите меня, Ваше Величество, — протянул он, вот только в его тоне не было ни единой капельки извинения, даже намёка на что-нибудь подобное. — Моя рука соскользнула, вот и получилось… Кажется, этой ночью я буду выступать вместо шута, вот и всё…

Я заставила себя кивнуть ему.

Он был совсем не тем парнем, с которым я разговаривала в подземельях, вновь вернулся в свою прежнюю шкуру, но дыхание вернулось ко мне, а мир прояснился.

— О, типичный Фицрой, — хохотнул мужчина рядом с ним, и голос его разлился мёдом по всему залу. — Такой невнимательный в самый ответственный момент.

Все рассмеялись, и разговор потёк живее и веселее.

Я попыталась поймать взгляд Фицроя, но он вновь не смотрел на меня.

Четырнадцать

Я наконец-то улеглась на кровать, и Дэгни выгнулась рядом со мной. В комнате было совсем темно, но мне казалось, что я всё ещё вижу узоры на балдахине, вышитые красные птицы, пантеры, что гоняются за ними, сверкающие звезды…

На рассвете будут проходить похороны. Похороны… Я повернулась на бок — да, я только на одних похоронах прежде бывала, и о тех мне хотелось вспоминать меньше всего на свете.

Они все повторяли, что моя мама умерла, и эти слова кружились в голове — они так жалели, так жалели… А я тогда им не верила. Потом наступили похороны — мой единственный шанс проститься с нею. Вокруг нас собралась толпа, и мне было так интересно, что там происходит, а ещё я ненавидела, что они воровали у меня секундочки — ведь никто из них не имел права находиться рядом с нею, только я одна. А потом я вдруг осознала, что моя мама пропала, она больше никогда не вернётся, никогда… Я не помнила, что было дальше — мне рассказывали люди. Я кричала, не дала священнику подойти к телу, отпиралась руками и ногами…

А завтра я должна разделить народное горе и сделать вид, что оно моё. Никого из тех, кого я любила, завтра вспоминать не будут. Я ничего не потеряла. И всё равно должна стоять перед ними такая, будто бы моя печаль имеет самое большое значение.

Я этого не вынесу. Я пошатнулась, встала с кровати — нужно отвлечься, нужно сделать что-то, отправиться в лабораторию. Там я наконец-то погружусь с головой в работу, займусь своими ядами — и никто больше не посмеет никого отравить.

Но когда я добралась до темницы, дверь в мою лабораторию была приоткрыта. Я её слегка толкнула, позволяя петлям заскрипеть.

Внутри сидел Фицрой, скользя взглядом по моим заметкам. Его светлые волосы были всколочены, глаза — мутными, и он вскинул голову, услышав мои шаги, и коротко кивнул. Вновь пропал тот харизматичный дворянин, которого я знала, оставив что-то новое, мягкое… Мне хотелось вырвать свои бумаги из его рук, защитить от него свои мысли… А ещё положить руку ему на плечо и немного успокоить.

— Фицрой? Что ты делаешь?

— Не мог уснуть, — промолвил он.

— И потому пришёл сюда? — я прикрыла дверь. Глухой звук эхом разнёсся по комнате.

— Не знаю… Очевидно, да. Надеялся, что ты здесь окажешься.

— Я? — я медленно подошла поближе, чувствуя, как колотилось сердце.

— Ну, не знаю… Ничего, что на ты? — усмехнулся он. — Мне просто надо было чем-то заняться, и… и мы были честны друг с другом в последний раз. Я так устал от этой притворной вежливости, и мне надо было что-то… Я думал — может быть, ты работаешь, а я мог бы немного помочь…

Он казался таким потерянным. Уильям Фицрой посреди моей лаборатории, бессвязно оправдывающий себя — мне следовало разозлиться, вот только сколько б я не призывала свою злобу, она так и не приходила. Я ведь могла его прогнать, а сама…

— Ну что ж, — промолвила я, — ты и вправду можешь помочь. Только дай мне добраться до материалов.

Моим следующим тестом было растворение мышьяка в воде. Я совершенно не надеялась на то, что это будет хоть немного заметным, но должна ж я была изучить все возможности, не позволив воле случая дать мне упустить хоть что-то.