Рианнон Томас - Долгих лет царствования

— Я нашёл эту бумагу! — победно воскликнул Фицрой. — Займёмся тестом?

Для этого мне следовало к нему приблизиться, и я чувствовала каждый шаг приближения к нему, пока пересекла комнату. Он протянул мне бумагу, и я взяла её так осторожно, чтобы не прикоснуться к нему, что аж самой стало страшно.

— И чего мы ждём? — поинтересовался он.

— Если в мышьяке есть кислота, бумага покраснеет.

— И как это может нам помочь?

Я опустила бумагу в растворившейся яд, и она стала светло-алой.

— Это кислота? — поинтересовался Фицрой.

Я кивнула.

— Этого недостаточно, чтобы доказать присутствие мышьяка, но реакция сама по себе может быть очень полезной. По крайней мере, на кухне это могут использовать при испытании напитков, чтобы убедиться, что в них не подмешали кислоту.

— Да, это бы помогло, — он всё ещё смотрел на бумажку, — а что дальше?

— Кислота, — промолвила я. — Попытаемся растворить мышьяк в разных кислотах и посмотрим на реакцию. Если будет интересный запах, цвет, появится какой-нибудь дым…

— Кислоты, — послушно кивнул он. — А что мне сделать?

Я покосилась на свои руки.

— Боюсь, что у меня не найдётся перчаток, что подошли бы тебе, а кислота очень опасна…

— Я могу быть очень осторожным, — он посмотрел на свои ладони, а после перевёл на меня взгляд, в котором почти что чувствовалось отчаянье. — Фрея, пожалуйста… Мне нужно помочь тебе.

— Я… Я не могу, понимаешь, не могу. Хотя… Знаешь, подбери несколько мензурок, — вздохнула я. — И пипеток пару штук. Мне придётся менять их для каждого нового соединения, так что, надо запастись достаточным количеством.

Он был слишком уж близко. Между нами был, конечно, примерно один фут, а то и чуточку больше, но всё равно — слишком близко. Я понесла материалы к дальнему столу, почти радуясь, что все баночки с кислотами находились уже там.

Наука должна успокаивать. Она всегда помогала мне сосредоточиться, несмотря на то, что происходило вокруг меня. Но теперь, когда здесь был Фицрой, я чувствовала себя рассеянной, зная о нём то, что не могла знать даже о себе самой.

Некоторое время мы работали в тишине, задавая только случайные вопросы относительно экспериментов. Я маркировала каждую мензурку, каждую баночку, что мы использовали.

— Замечательно, — промолвил Фицрой, — если ты сможешь определить что-то подобное. Не только дегустаторы… Ты могла бы продать это в другие королевства или каким-нибудь дворянам да купцам, что страдают паранойей. Королевству всегда нужны деньги.

— Королевству нужно слишком много денег, не так ли? И что с ними делать, сотворить фонтан из жидкого золота?

— Фрея… — он молчал, пока я не подняла на него взгляд. — Ты действительно не знаешь, да? Придворные, конечно, богаты, но откуда, ты думаешь, они берут деньги? Казна пустует. Мы нуждаемся в золоте.

За все годы своей работы в казне, папа никогда мне об этом не говорил. Даже не заикался.

— Ты уверен?

— Более чем, Фрея.

— Ну… Значит, нам надо распродать богатства двора. Например, часть всех этих отвратительных драгоценных камней. У нас есть средства, даже если они не в монетах.

— Ты не сможешь этого сделать, потому что люди будут протестовать. Решат, что ты не имеешь права быть королевой, не будут тебе доверять, — он уставился на меня немигающим взглядом, и я чувствовала, что начинаю краснеть. — Это хорошая идея, — более мягко кивнул он, — распродать драгоценности. Но сейчас это нереально. А вот определитель яда… Вот это более чем удачно, если у тебя удастся это сделать.

Я отвела взгляд в сторону.

— Мне удастся.

— Но откуда ты можешь знать?

— Просто так. Ведь должен быть путь. Мы не можем вновь позволить себе потерпеть неудачу?

— Ты думаешь, что это поможет разобраться со всеми убийствами?

— И это тоже.

Мы вновь приблизились друг к другу, пока разговаривали, и теперь между нами было не больше полуфута — я буквально чувствовала прикосновение складок его рукава к своей коже. Он так тревожился — всё это было бессмысленно… И я провела пальцами по волосам, отчаянно пытаясь отогнать тревогу подальше от себя.

— Ты должна найти путь… — повторил он, — потому что заботишься о моём отце и покойном дворе или потому, что хочешь себя защитить?

Эти слова должны были жалить, будто бы истинное обвинение, но в устах Фицроя они звучали будто бы всамделишный вопрос, и ответ казался неимоверно важным в первую очередь для меня самой.

— Частично для того, чтобы защитить себя, — тихо промолвила я. — Частично — чтобы защитить всех. Если нападения повторятся… Сколько ещё людей может погибнуть? И разве это не моя ответственность — убедиться, что ничего такого не будет? Не то чтобы это было виной твоего отца — смерть всего двора, — но теперь, когда мы…

— Мой отец был ужасным человеком.

Я смотрела на него. Это заявление было не внезапным, не взятым будто бы из воздуха, и оно словно разрушало весь его мирок — а он всё так же отмерял кислоту, словно вообще ничего не случиилось.

— Что?!

— Мой отец. Он был просто ужасен. Никогда не заботился ни о ком, кроме себя самого, — его речь звучала абсолютно спокойно, но гнев плескался где-то в глубине души, прячась за слоями слов, словно он давно уже подавлял это чувство, а оно всё рвалось на свободу. — И он точно знал, кого хочет видеть вместо тебя — и наказывал, пока не изменишься. А я никогда не был тем, кого он хотел видеть на моём месте.

— Фицрой… — я понятия не имела, что должна ему сказать, ведь не знала его достаточно хорошо, чтобы не согласиться. — Даже если ты в этом уверен, это ещё не означает, что это правда…

— Конечно же, это правда, — он говорил это так спокойно и так равнодушно. — Он хотел, чтобы я был его настоящим сыном. Реальным наследником. Но я не мог им стать — и тогда он мечтал, чтобы меня и вовсе не существовало. Но и этого я сделать не мог. Определись он, чего желал больше, то совершил бы это, но он менял своё мнение по нескольку раз на день. И даже если б я делал то, что он хотел, я бы никогда не успевал за его мыслями — он ведь менял решение каждую секунду.

— Ты — настоящий сын.

Он рассмеялся.

— Я ведь уже говорил тебе, Фрея, что всегда должен был делать что-то, чтобы люди пытались меня принять. Я ведь угроза. А если б у моего отца был настоящий сын, я б стал угрозой и для него. А если б его не было, я был бы угрозой для всех остальных… Будь я слишком серьёзен, я бы превратился в сплошное разочарование. Легкомысленен — не доказал бы им, что имею честь быть его сыном. А ещё у меня никогда не могло быть своего мнения, если оно не соответствовало с его собственным, и я должен был отбрасывать его каждый раз, как он требует. Каждую секунду своей жизни я пытался соответствовать — а ведь даже не знаю, кто я. И в итоге, это всё так бессмысленно…