Павел Канаев - Волчьи стрелы

Выдвигаться в Гривноград решили на следующий день, а пока свадебный пир бурлил в гостевых хоромах, где уже месяц жил Ладимир. Впрочем, весь город превратился в огромный пиршественный зал. До самого рассвета улицы детинца и посада румянились и трепетали в масляном свете березовых светочей, воткнутых в столбы, за которыми следили специально отряженные челядины. Пять бесконечных обозов телег проползли, как гусеницы, по городу, извергая из себя на радость люду бочонки и жбаны с вином, медами, пивом и брагой.

В гостевом дворце было немало роскошных горниц, одрин и опочивален, но свадебное ложе, как заведено, устроили в скромном холодном сеннике.

— Ах ты лебедушка, ягодка ты наливная, что же так дрожишь, ненаглядная? Скоро придет твой сокол удалой, согреет тебя дитятко, — приговаривала мамка Никифоровна, раздевая продрогшую Алену до исподней сорочицы.

Вокруг копошились сенные девицы, что-то расставляя и чем-то шелестя, периодически подавая Никифоровне гребень и другие предметы.

— Ты, главное, помни, что я тебе молвила, — продолжала мамка. — Ладимира не страшись — худого он тебе ничего не сделает. И слушайся его, делай все, что скажет! Поняла, голубка?

Девицы закончили все приготовления, накрыли на стол, и мамка усадила Алену на пуховую перину. Еще за день до свадьбы обычное ложе заменили на брачное, сложенное из сорока туго переплетенных снопов ржи. Вдоль стен расставили бочки и сосуды с пшеницей, овсом и ячменем — все это должно было «помогать тому, чтобы у брачащихся в супружеской жизни было изобилие пищи и жизненных припасов» [50] Адам Олеарий, Описание путешествия в Московию .

Княжна сама не заметила, как все вышли вон. Сидя на краю ложа и ежась под пудовой, подбитой соболями шубой, она прожигала взглядом дыру в дубовой двери и слушала отголоски торжества, лившиеся из гридницы. Гулкий стук шагов прорезался сквозь отдаленный гомон и музыку, начал нарастать и приближаться. Вскоре дверь распахнулась. Ярким полумесяцем во мрак сенника вплыл Ладимир, мерцая жемчужными запонами, серебряной и золотой вышивкой на одеянии. Вместе с ним впорхнули шесть мальчуганов в синих кафтанах с горящими факелами в руках. Мальчики быстро воткнули факелы в бочки с зерном, схватили приготовленных для них соболей и растворились, захлопнув за собой дверь.

— Ты плачешь, краса? — удивленно спросил Ладимир. — Ужель я — причина твоих слез? Неужто так я плох, так не люб тебе?

«Она же совсем дитя, с такой возлежать-то грех», — скользнуло в голове у Ладимира, когда княжна подняла к нему свое заплаканное личико.

Он заботливо утер слезы с ее пылающих щек и улыбнулся. Алена и раньше мельком видела княжича из окошка своего высокого терема, но лишь сейчас смогла разглядеть его как следует. Карие глаза глядели на нее прямо и бесхитростно, а маховые перья бровей взмыли в какой-то странной, беззлобной усмешке. Приветливый вид и молодецкая стать мужа немного успокоили горемычную княжну. Громко всхлипнув и обуздав слезы, она робко улыбнулась в ответ.

— Другое дело, царица моя! — довольно воскликнул Ладимир. — Словно луна пробилась сквозь беспробудный мрак! Как райская птица, освещая все вокруг, твоя улыбка озаряет этот мир!

«Она и впрямь мила. Отец, ты не обманул. Но до Любавы ей далеко. Эх отче, на какие жертвы заставляешь идти ради отечества, чем не годится челядинка тебе в невестки? Впрочем, поглядим на княжну, когда она расцветет окончательно. А Любавка к тому времени как раз завянет, пока же она останется отрадой», — думал он, и улыбочка натягивалась тугой тетивой на его устах.

Вдруг княжич замялся, принялся шарить где-то за поясом и вытащил деревянную, ярко расписанную фигурку — молодец с девицей верхом на златогривом коне.

— Ты достойна жемчугов и самоцветов, коих будет у тебя с лихвой в Гривнограде, — начал он, словно немного стесняясь. — А это хоть и безделица, но я сам вырезал для тебя. Люблю постругать на досуге. Глянь: это мы с тобой, краса. Похожи?

— Похожи, — обрадованно ответила Алена. — Неужто и впрямь сам вырезал? А я думала, ты лишь …. — она смутилась и замолчала.

— Что я? Вижу, дурные языки, чтоб они усохли к чертям, и до твоих ушек дотянулись.

Ладимир бережно приобнял ее за плечи. Они уселись за накрытый стол, на котором раскорячилась румяная жареная кура на золотом блюде и сияли кубки с вином. На серебряных подносах покоились ломти хлеба, головки сыра, россыпи яблок и грозди заморского винограда. Супругам полагалось вместе преломить хлеб, и Алена с детской непринужденностью накинулась на фрукты. Ладимир же лихо, будто одним глотком, осушил целый кубок доброго вирейского, затем налил себе еще из мутной зеленой бутыли.

— Прости, княжич, негоже жене такое про мужа говорить. Но люд много скаредного о тебе молвит. Скажи мне, правда ли все это? Ежели нет — побожись, что клевета и навет все, и пусть типун им на язык! Развей девичий страх, разгони тучи сомнений! — взмолилась княжна.

— Вот как! Так, чтобы божиться, сперва я должен услышать, в чем наговор. Авось, и не наговор вовсе, а правда все, — усмехнулся княжич.

— Безбожником тебя называют, — нерешительно начала девица, и стыдливый румянец прогнал с ее лица горемычный жар. — Молвят, что однажды во храме Божьем ты …. хмельной, нужду малую справил. Что держишь ты по городам и весям пять сотен холопок наложницами. Молвят, что, когда ты по граду идешь, мужья прячут своих жен, дабы, не приведи Господь, не положил ты на них свой глаз бесстыдный, — княжна вошла во вкус и говорила уже безо всякого стыда. Казалось, ей это даже понравилось. — Еще молвят, что в церковь ты ходишь, лишь чтобы над людом правоверным да над попами поглумиться, а сам ночью молишься идолам поганым на тайном лесном капище. А наложниц, что наскучили тебе, и деток своих незаконных в жертву Мору и Стоглаву приносишь своими руками.

Ладимир прекрасно знал, что в народе о нем ходит немало слухов, а многие из них недалеки от истины. Но на этот раз он услышал про себя много нового и не смог сдержаться. Прокатившись по бревенчатым стенам, громкий хохот гулко отлетел от тесового потолка.

— Ну, люд сеяжский, язык без костей! Ничего-то от вас не скроешь! — выпалил он сквозь смех. — Жаль только, не рассказали тебе еще, как рыцаря праденского у Ястребиного холма бил, как отечество от врага оборонил. Ну да ладно, всему свое время, скоро и об этом узнаешь.

Он успокоился, принял серьезный, почти суровый вид и перекрестился.

— Вот тебе крест, краса…. Все правда, до единого слова! Разве люд-то обманешь?

Лицо княжны вытянулось — такого ответа она явно не ожидала. Улучив момент, Ладимир нежно поцеловал Алену в губы; рука его скользнула под ее сорочицу и, опустившись на внутреннюю сторону бедра, начала плавно подниматься вверх, пока не достигла своей главной цели. Сладкие мурашки побежали по всему телу девицы, разогнав сомнения и страхи.