Павел Канаев - Волчьи стрелы

— Матушка, миленькая! — родной голосок окликнул ее сзади.

— Доню?

Обернувшись, княгиня увидела перед собой Алену — простоволосую и бледную, замутненную, словно отражение в воде. Под ее выцветшими глазами растеклись тени на половину лица, а губы пересохли, потрескались и посерели.

— Что с тобой, доню, маленькая, ягодка моя? Что с тобою, кровиночка?

Белослава схватила дочь за руку, которая оказалась настолько холодной, что княгиня невольно вздрогнула.

— Почто, матушка, братец так с нами? — сказала Алена ледяным голосом. — Он ведь не только меня, он ведь всех нас погубил. Почто он зло загадал, душу свою продал?

— О чем ты, милая, о чем, голубка? — слезы текли из глаз княгини.

— Почто Ярик ЕГО заставил из пучины выйти, матушка? Берегись, берегись, берегись ее! — вдруг заорала княжна, настойчиво указывая пальцем вперед, за спину матери.

Вновь обратившись лицом к морю, Белослава застыла в ужасе. Вепрь навис прямо над княгиней, буравя ее своими горящими, глубоко посажеными глазками. Сверху, на спине чудища, откуда-то появилась стройная юная девица: обнаженная, она крепко держалась за шерсть зверя и заливисто смеялась. Лица было не разобрать в дымке — лишь длинные белокурые локоны и какой-то странный оберег на груди.

— Кто ты? Зачем пришла? — спросила княгиня, собрав всю свою волю в кулак.

В ответ — только звонкий девичий смех.

— Тебя спрашиваю! Кто ты, почто явилась? Чего ты хочешь? — уже заорала Белослава. Исполинский зверь не двигался, будто окаменел.

— Кто? Тебя спрашиваю! Говори! Кто?

— Бог с тобою, княгиня! Это же я, Никифоровна! Бог с тобою, хозяйка! Аль хворь приключилась, неужто глаз дурной попортил? Княгинюшка, родненькая, ну посмотри, посмотри на меня! Не признаешь? Лекаря, лекаря быстро! Княгине худо! Господи, спаси и сохрани!

Весь дворец подпрыгивал от истошных воплей мамки. Никифоровна истерично тормошила княгиню, осеняла ее, себя и все вокруг крестными знамениями. Глаза у мамки были точно у бесноватой, а пружины седых волос выскочили из-под съехавшего набок платка.

— Ни-киии-форовна? Тыыыы? — протяжно простонала княгиня сквозь дрожь и слезы, наконец придя в себя.

— Очнулась, очнулась, слава Спасителю, слава Спасителю! — радостно воскликнула мамка, подняла голову и трижды перекрестилась на большую икону, едва различимую в темном углу.

Обширная ложница [54] Ложница — устар. спальня остыла, и дыхание клубилось парком. В холодном полумраке все выглядело недобрым и опасным. Даже цветные растительные росписи на стенах казались не то щупальцами, не то змеями, не то замысловатой паутиной огромного паука, притаившегося где-то сверху. Промерзшие слюдяные окна в глубоких нишах подергивались, словно веко неврастеника, едва приметным ледяным мерцанием. Громадные сундуки, поставцы [55] Поставец — устар. невысокий шкаф с полками для посуды и утвари со всевозможной утварью, иконы в серебряно-жемчужных окладах, золоченые светцы — все то, что обычно украшало помещение и придавало ему лоск, чернело и скалилось.

— Бог с тобою, княгинюшка, родненькая! Признала наконец! А то все: кто такая, зачем пришла, кто такая, зачем пришла? Да как же так? Тую, что дитятко твое выкормила — да и не признать?

На крики сбежались сенные девицы, наспех прикрывшиеся кто чем. Как встревоженные наседки, они бестолково кудахтали и толпились у двери.

— Ах, Никифоровна! Беда, беда приключилась! Чует материнское сердце! Помоги одеться! Пойду в крестовую палату, за любимое чадо Господа молить!

Утром Дмитрий сразу приметил, что с великим князем что-то неладно. Лицо Невера было бледным. Глаза, некогда небесные лоскуты, померкли и уже походили на бусины мутно-голубого стекла, какие носят посадские женщины на шее. Могучие плечи заметно опустились и свернулись в дугу, точно под невыносимой ношей.

— А, это ты, друже! Проходи же! Садись!

Воевода устроился на скамье напротив Невера. По огромному дубовому столу князя словно пронеслась орда: бумаги и харатьи, многие из которых были скомканы и изорваны, грудились безо всякого порядка. Сквозь оконную слюду уже вовсю лился дневной свет, но на столе все еще теплилось пламя свечного огарка в бронзовом золоченом свечнике. Отрывистым движением князь откинул крышку высокого ларца-теремка, усыпанного самоцветами, и запихал в него какой-то свиток и гусиное перо.

— Всю ночь глаз не сомкнул, друже! Всю ночь челобитные, да грамоты мытные [56] Мыт — торговая или проезжая пошлина на Руси. шерстил, — прохрипел он, потирая глаза. — И знаешь что? Вокруг одни стяжатели и дармоеды! Одним подавай серебра, другим — мыты снять, третьим — подати уменьшить! Всем что-то надобно, все что-то просят. Я вот ничего для себя ни у кого не прошу!

— Так ведь … — воевода лишь обвел богатую горницу взглядом.

— Да, да, знаю, о чем толкуешь. О чем, мол, мне и кого просить, коль я князь и все у меня есть? Ну так это сейчас мы в палатах сиднем сидим, да чрево наедаем. А было время — помнишь? Ничего нам с тобою не надобно было. Лишь добрый конь, меч острый, да бронь крепкая. Неужто позабыл, как в походы на степняка да на Боравию ходили? Как в степи, под месяцем-батюшкой да дочками его звездами без шатра ночевали! Все тогда нас знали — и кархарн, и пуганд, и боравец горский. Все нас боялись, кого только ни били! А нынче что? На каверзу пришлось пойти, лишь заложником и спаслись. И то до поры, ожидай теперь расплаты. Тьфу, противно мне, друже, противно все это. Даже с собакой степной биться честно надобно. А мы…

— Княже, не грызи ты себя понапрасну! Вспомни, сколько раз сам Тюхтяй подло… — попытался возразить Дмитрий.

— Но мы-то с тобою не такие! Коли враг бесчестен, нам что, тоже свою честь растоптать? Нет, нет, Дмитр, не пойдет! Мочи нет, душит меня и давит в груди, вот здесь прямо, — князь положил левую руку на грудь, сверкнув гигантским кроваво-красным яхонтом в золотом перстне. — Видно, совесть это и удаль молодецкая, что еще не угасла, душат и жмут. Короче, в пору всех наших удельных князей звать на княжий совет. Просто, сперва решил тебе об этом сказать.

— Ужели, князь, решил поход собрать? — удивленно спросил Дмитрий.

— Отчего нет? — отрезал Невер. — Кархарн не угомонится. Да, орда распалась, но и осколки ее страшны. А теперь, после того как мы царевича их пленили и торг его головой вели…. Гривноград — Гривноградом. Коли надобно будет, уповаю на их подмогу. Но пока границы с востока не укрепим, покоя нам не будет. Горскую Боравию покамест себе не вернем, будем уязвимы.

Дмитрий только собрался остудить воинственный пыл князя, как кто-то постучался.

— Кто еще, кого нелегкая принесла? Заходи уже! — раздраженно отозвался Невер.