Павел Канаев - Волчьи стрелы

Вышата следовал за Лебедью, даже не стараясь раствориться в толпе, но так и не решался поравняться с ней и заговорить. Впереди уже разинула свою квадратную проездную арку, будто сладко зевая, башня Кузнецких врат. Сверху, на побеленной, точно сырной стене застыл грубый барельеф — молот, бьющий по наковальне. Запахи углей и раскаленного льняного масла пропитали холодный воздух. Со всех сторон в своей металлической перекличке приглушенно бухали молоты.

«Тьфу-ты, пропасть!» — подумал Вышата. — «Вон уже ее двор, сейчас нырнет к себе! Ну что же ты, дурень, крест ведь целовал!»

Вдруг прямо у дубовых ворот, украшенных фигурными бронзовыми петлями и львиными мордами на вирейский манер, он увидел знакомый силуэт. «Вот те раз! Да это же…».

Тот слегка поклонился Лебеди, что-то ей сказал, и она открыла засов, впустив его на свой двор. «Что он то у нее позабыл?» — подумал Вышата.

— Да вот, мимо прохаживал, дай, думаю, загляну, проведаю, как живете вы, не обижает ли кто, ни надобно ли чего, — за высокой оградой гридин услышал знакомый хриплый голос. В избу Лебедь гостя не пригласила; они говорили на дворе, и все было отлично слышно с улицы.

— Благодарю, дружинный, все ладно, — отвечала она. — Так ведь уже много раз твой соратник приходил, тоже о наших делах справлялся. Я и ему сказала, что никто не обижает, слава Господу.

— Соратник? Какой еще соратник? — удивился хриплый.

— Вышата, кажись, звать его. Тот, с которым вы тогда Фокушку забирать пришли, — голос ее дрогнул.

— Хм…, — он задумался и немного помолчал, после чего продолжил. — Да, Вышата. Ты не обращай внимания на него. Зеленый он и дурень еще тот, непутевый. Я тут вот еще что хотел сказать. Ты ведь понимаешь, что кузнец твой уже не воротится? А может, его и в живых-то больше нет. Слыхала небось, как кархарны рабов и пленных содержат — как скот, а то и того хуже.

— Дружинный, помилуй, — взмолилась Лебедь. — Зачем мне рану тревожишь? Неужто не видишь, что и меня уже от тоски лютой не осталось, лишь тень одна?

— Вот и я про то же, лебедушка! Слезы полила и будет, и хорош убиваться! Молви, ты так и собираешься одна-одинешенька дочку растить? Нельзя тебе одной. Должен быть защитник да добытчик.

— Говорю же, дружинный, не трави мне душу! Не нужен мне никто окромя Фокушки моего! Да и тебе-то какое вообще дело до меня, до жизни моей, до дочери? Неужто тебе заняться больше нечем?

— Вот упрямица какая! Не понимаешь, какое мне дело? А такое, что полюбил я тебя! — заорал гость. — Да, полюбил вот, и все! Пойми ты, не прожить вам без мужика. Случись что, от лихих людишек ты свою кровинушку оборонишь? Нет! А перестань новый князь вам довольствие, что батюшка его назначил, платить, ты дочь да себя прокормишь? Нет! Подумай, неужто не разумеешь? А я и мечом силен, и мошною звонок, и у князя Невера, упокой Господь душу его, в почете был. Бог даст, и у Яромира в почете буду. Выходи за меня, молю! А про Фоку скажем всем, что убит он, что не пожелал перед погаными выю гнуть. Да кто знает — поди, так оно и взаправду сталось!

— Ты, никак, рассудка лишился, дружинный? Жив Фока, не для того хан его к себе требовал, чтобы умертвить. Такие мастера всем нужны, везде они на вес злата. И будь даже он мертв, никто мне не надобен! Я клятве не изменю! А тебе как не совестно? Предлагаешь на обман пойти, такое бесстыдство учинить! Уходи прочь с моего двора и больше не появляйся, а то еще Варечку бедную до смерти перепугаешь своим ором!

— Ну постой, постой, охолонь, голубка! Ну подумай ты хорошенько…

— Пусти меня, не трожь, окаянный! Я закричу, я на помощь буду звать! Уходи прочь!

— Матушка! Не трожь матушку, дяденька! — раздался голос девочки, и на мгновенье повисла напряженная пауза.

— Варвара, лапочка, не страшись меня! Я вам зла не сделаю, клянусь! Все ладно! Видишь, уже отпустил, — тихо, почти шепотом, сказал он, успокаивая девочку.

Неожиданно по крепким воротам будто ударила глыба, пущенная кархарнским камнеметом. Раздался грохот, сухо крякнуло дерево, звякнули массивные бронзовые кольца. С возмущенным скрипом тяжелые створки распахнулись, и в проеме встала грозная фигура, больше похожая на разбойника, чем на младшего дружинника. Со свистом разрезав воздух, Вышата ловко прокрутил в правой руке легкий боевой топор и оскалился. Сам того не желая, своим видом и неожиданным появлением он напугал Лебедь и Варечку еще пуще первого незваного гостя. Все уставились на него, проглотив языки.

— Ах ты, плешивый рыжий пес! — зарычал гридин. — Я покажу тебе, как обижать женщин! Твоей поганой бородой я буду мести хлев, а башку насажу на шест вместо пугала!

— Что? Тебя каким ветром занесло, молокосос? Аааа, понятно все! Сам на чужую жену позарился, проходу ей не даешь, — Драгомир сипло усмехнулся, и его рыжая борода затряслась. — И что же ты мне сделаешь, малец? Неужто убьешь меня? Не смеши, иди отсюда, пока цел! А узнаю, что ты опять здесь ошивался — пеняй на себя!

— Да я тебя! — воскликнул Вышата и ринулся на Драгомира.

Лебедь с трудом успела отскочить назад. Кое-как она добежала до крыльца: ее туго повязанная на бедрах шерстяная понёва [61] Понёва — элемент женского древнерусского костюма, шерстяная юбка из нескольких кусков ткани с богато украшенным подолом. порядком сковывала движения. Резко схватив за руку окаменевшую от страха Варю, она буквально забросила дочь в открытую избу, точно выстрелила из пращи, забежала сама и затворила дверь на засов.

Тем временем, увернувшись от атаки Вышаты, Драгомир вытащил из ножен свой меч.

— Ну держись, мальчишка! Твои кости будут грызть собаки! — взревел он.

Сталь взвизгнула от ударов. Вышата яростно теснил противника, пытаясь найти брешь в его обороне, но тот с легкостью парировал все выпады клинком и пятился назад. Наконец Драгомир уперся спиной в частокол — отступать дальше было некуда. Не растерявшись, он отпрыгнул в сторону, и Вышата с гулким шлепком вонзил свой топор в смолистое бревно по самое топорище. Гридин попытался высвободить оружие, но тут же получил сильнейший удар ногой по ребрам, отлетел на несколько аршин и распластался на заснеженной земле. Корчась и задыхаясь от боли, он схватился обеими руками за бок.

— Неужто ты, собачий сын, молокосос, и впрямь думал меня одолеть? Ну все, молись, гнида, конец твой настал!

Драгомир навис над поверженным Вышатой, наступил ему на горло и зверски ухмыльнулся, решая, куда же нанести смертельный удар: в глаз или сердце. А можно и вовсе распороть парню живот, чтобы тот умирал долго и в страшных муках. Выбрав последний вариант расправы, он наклонился над гриднем и для верности огрел его по лицу рукоятью меча. Кровь брызнула из рассеченной брови, захлестнув все лицо Вышаты.