Павел Канаев - Волчьи стрелы

— Что я тебе, баба или дитё, чтобы за ручку меня водить? — недовольно сказал он. — Нашли что-нибудь? Следы, оружье, кровь?

— Да, воевода, — ответил дружинник, угрюмо глядя из-под высокой остроконечной тульи стального шлема. — Вот, смотри!

Сделав пару шагов в сторону, воин указал Дмитрию на оголившийся от снежной каши клочок земли, к которому вели следы копыт и тележных колес.

— Здесь явно телега подкатила, — продолжил ратник. — Но конь, видать, запряжен был боевой. Тягловых так не подковывают. И еще, глянь вон, кусок овечьего меху, видать, в крови перепачкан.

Опустившись на корточки, воевода поднял меховой клочок и пристально его изучил.

— И к бабке не ходи, обрывок этот от драгомирова тулупа, — сказал он и покосился на Вышату. — Выходит, сюда ты его уже покойного привез, а когда его сгружал, об грядку тележную кусок тулупа и ободрал. Так ведь?

Вышата ничего не ответил, лишь тупо уставился в землю.

— Ну, может, уже скажешь правду? Никак ты давно его убить замыслил, а сейчас под дурачка рядишься? Мол, в драке, защищался… Что же тогда так обставил все нелепо? Или и вправду ты дурень такой, а не прикидываешься? Ты молодец вроде неплохой. Скажи, как было все, может, я помочь тебе смогу.

Взглянув одним не заплывшим глазом на Дмитрия, Вышата робко улыбнулся.

— Спасибо тебе, Дмитр! Да только не нужна мне подмога твоя. Да и что тут поделаешь? Я убил старшего товарища, командира своего, соратника. Наказание за такое известно. Вот он я — каюсь и отдаюсь закону. Суди меня, как знаешь, и дело с концом!

— Да ты прям агнец божий… Так за справедливость радеешь, кару стремишься принять. Где же святость твоя была, когда товарища убивал? А может, не ты убил? Странно это все, как-то криво и косо все получается. Может статься, прикрываешь кого?

Вышата вытянулся в струну, стянул со своей косматой головы перепачканный валяный колпак и снова перекрестился.

— Клянусь душой своей любимой матушки, могилами отца и брата! Я убил, я и никто другой! — прокричал он. Голос его срывался и дрожал, как у капризного ребенка.

— Ну положим, что так. Почему же врешь, не говоришь, как дело было? Где ты убил его?

— Здесь, сказал же.

— Врешь! — грозно перебил Дмитрий. — Глеб, Абаш! Обойдите все ближайшие дворы, что воротами на ров выходят, да опросите хозяев! Глядишь, кто-нибудь что-то заприметил. А мы втроем в питейный дом пойдем, там люд честной расспросим.

Дмитрий решил судить Вышату сам, не дожидаясь Яромира Неверовича. Воевода прекрасно понимал, что не до того будет новоиспеченному князю. Признаться, он и «князем» то назвать мальчишку не мог без усмешки.

Четырнадцать лет: в его годы Невер уже испытал все тяготы походной жизни, окропил свой клинок кровью степняков и сам трижды чуть не был убит. Успел побывать на многих княжьих советах и судилищах, объездить с тиунами и воеводами весь удел в сборах дани — полюдья. И когда его батюшка отдал Богу душу, Невер уже стал настоящим, сильным государем. Почему же не последовал он примеру своего отца, не передал опыт, и вместо наследника оставил «красну девицу»? Вопрос этот занимал многих, включая Дмитрия.

«Эх, друг! Столько всего ты не доделал, кто же, ежели не ты?» — подумал воевода, и к его горлу подкатил комок какой-то кисло-сладкой тоски.

Дмитрий прошел по узкому, слегка наклоненному вверх переходу. На белой неровной штукатурке стены сложились цветной мозаикой обрывки солнца, окрашенные расписной слюдой широких полукруглых окон напротив. Мягкий ворс первенского ковра, такого пестрого, что при взгляде на него могло помутиться в голове, поглощал звук шагов. Палаты вообще были скованны мертвой тишиной. Дойдя до дубовой двери, над которой расположилась большая икона Богородицы, взмахом руки он велел двум сопровождавшим его дружинникам остаться в переходе.

Дмитрий зашел в переднюю один. Со смерти князя здесь ничего не трогали — лишь протирали пыль. Он приблизился к громоздкому столу, который, казалось, вот-вот рванет с места на своих резных оленьих ногах, с грохотом сотрясая выложенный дубовым кирпичом пол. На столе все было так, будто князь только что за ним сидел. Несколько пудовых фолиантов хмурились потемневшими переплетами. Костяное писало с засохшей каплей чернил на острие лежало на недописанной грамоте, а кипы других документов валялись по всей горнице. Собственно, за некоторыми из них и пришел Дмитрий, оставшийся за правящего регента. Неожиданно воевода ощутил непреодолимую усталость, ноги его словно стянуло путами, а веки налились свинцом. Не в силах противиться соблазну, он присел в массивное кресло Невера и откинул голову на высокую спинку.

— Ну как, удобно на месте княжеском? — протрубил до боли знакомый голос, заставив воеводу встрепенуться. Дмитрий резко вскочил, повернулся на голос и оторопел.

— Княже! Ты откуда здесь?

— Да ладно тебе! Сиди, сиди! По правде, ты один этого места и достоин. Но чертов устой, престолонаследие! Знаешь, раньше бы никогда такое вслух сказать не осмелился, но теперь могу — нечего мне боятся. Не по рождению — по делам да по уму преемника назначать надобно.

Невер подошел к воеводе, улыбнулся и дружески хлопнул его по плечу.

— Рад снова видеть тебя, друг! — сказал он.

— Да как же, ведь…

— Давай не будем о грустном! Времени у нас и так совсем в обрез. Выглядишь ты, брат, неважно. Когда спал-то в последний раз? — поинтересовался Невер, по обыкновению поглаживая свою короткую, подернутую сединой бороду.

— Да уж не до сна, князь. Княгиня Белослава горем раздавлена, затворилась в Ладноро-Печерской обители. Княжича еще в столице нет, церемония только готовится. Должен же кто-то порядок блюсти, а то, не приведи Господь, найдутся паразиты — замутят бунт. Или враг вдруг нагрянет, а оборонить княжество некому. Как тут спать-то спокойно? Ты, князь, лишил меня сна, оставил нас. На кого оставил-то?

— И ты решил вслед за мной пойти, себя уморить? — с досадой спросил Невер. — Не повторяй моих ошибок, ведь плоть — не сталь. А кого ты немощный оборонишь? Иди домой, жену приголубь, выспись как следует. И не смей перечить! Это последний мой тебе княжеский приказ. И нос не вешай. Ты еще никогда ни меня, ни землю родную не подвел. И сейчас не подведешь.

— Да как не печалиться? Всю жизнь, князь, с тобой рука об руку шли. Били врагов, строили державу, горе и радость делили. А теперь вот раз — и нет тебя.

— Так тем паче будь тверд! На тебя надежа вся, как всегда. А помнишь, помнишь тот день, как встретились с тобой, мальчишками?

— Да как уж тут забудешь, князь?

— Брось ты, хватит «князькать». Друг я тебе, брат, а ты мне. Да, славное время было. Как ты того вепря с двадцати шагов в глаз стрелой сразил! Тебе ведь всего девять годков тогда было. Я жизнью тебе с малолетства обязан! Ежели бы не оказалось вас с батюшкой в том лесу, распорол бы мне зверюга живот, и лежал бы я с кишками наружу. И что толку, спрашивается, от всех ловчих до дружинников? Лишь ты, девятилетний молокосос, самим Господом мне тогда послан был.