Павел Канаев - Волчьи стрелы

— Да ну тебя, князь… Брат, — исправился Дмитрий. — Долг этот ты сполна заплатил на поле ратном, когда спину своему слуге верному прикрывал.

— Кстати, как батюшка твой, жив-здоров?

— Слава Богу, жив. Так и живет в Ловье, зверя бьет. Хвор, взор подводит. Но сколько к себе ни звал, не хочет. Говорит: «сам живи в своем вонючем гадюшнике, а мне средь охотников да лесов место».

— Ну, его воля. Небось гневается на меня, что забрал тебя к себе во служение?

— Сперва гневался, а потом … А черт его знает. Мы видимся редко, до и болтать старик не мастак.

— Слушай, я вот зачем пришел-то, — князь на мгновенье смутился, потупил глаза. — Яромир… Ты, наверное, и сам понимаешь, что не готов он… Мальчишка еще. Боюсь, дров наломает, и сам сгинет, и княжество загубит. Но его я не виню. Моя в том вина. Что уж говорить, отец из меня никудышный был. Все думал: вот завтра начнем сначала, с чистого листа. Скажу ему, что люблю его, что горжусь им, начну учить землей управлять. Но каждый раз то одно, то другое. То он опять проказу выкинет, то в княжестве что стрясется, и не до того. В общем, главного я так и не сделал — наследника себе не подготовил. И сына не воспитал. Брат, стань отцом ему и учителем, во имя нашей дружбы. Своих ведь детей у тебя нет. Прошу, научи его, как быть князем и человеком чести! Стань опорой ему, наставником! Защити от бояр, а главное — от князьков удельных. Ведь все они старше Яромира. Не умри мои братья раньше меня, кто-то из них сейчас на стол великокняжеский сел бы. [63] После смерти Ярослава Мудрого на Руси действовало лествичное право наследования княжеского престола. Была установлена иерархия княжеских столиц, соотносившаяся с генеалогическим старшинством представителей правящего рода Рюриковичей. Первый по старшинству правил в Киеве, второй — в Чернигове, третий — в Переславле и т. д. Со смертью старшего князя следующий в цепочке перемещался на его стол. Позже, в период феодальной раздробленности, такая схема установилась отдельно в каждом русском княжестве. Лествичное право нередко оспаривалось и приводило к межкняжеским распрям. Ясно дело, сыновья их сами править Сеяжском захотят.

Дмитрий утвердительно кивнул.

— Даю тебе слово друга и брата. Я позабочусь о Яромире, в обиду его не дам, а ежели надо, костями за него лягу.

— Ну вот, опять за свое! Костями он ляжет. Сказал же, не повторяй моих ошибок! О себе тоже помни, себя тоже любить надобно. Иначе никому ты уже добра не сотворишь, как я. Ну, разве что червей накормишь — ежели подумать, они ведь тоже твари божьи. Но умоляю, иди выспись. Ну все, увы, друг, пора мне. Молись за мою грешную душу!

Дмитрий ринулся, было, к Неверу, чтобы обнять друга на прощание, но вдруг все горница затряслась и заходила ходуном, предметы начали падать со стола и лавок. Массивный разложенный аналой с грохотом рухнул на дубовый пол, словно срубленное дерево. Воевода с трудом удержал равновесие, остановившись посреди комнаты.

— Не бойся, Дмитрий, это за мной, — с улыбкой сказал Невер. — Прощай! А Бог даст — еще свидимся, лет так через сто.

— Да что же это с ним? Никак не очнется! Видать, худо ему? — выпалил дружинник, устав тормошить воеводу, который развалился в резном кресле и почти не подавал признаков жизни.

— Раз худо, лекаря надо искать, — ответил другой ратник.

Наконец Дмитрий резко открыл глаза и с хрипом глотнул воздух, точно его только что спасли от утопления и откачали.

— Слава Господу! Мы уж подумали грешным делом, что худо тебе, хотели лекаря звать. Уж прости, что приказа ослушались и зашли, но больно долго не выходил ты. Решили проведать, а ты тут без чувств…

— Ну уж нет, ребятушки, не дождетесь! Все со мной в порядке. Только притомился, не спал две ночи. Вот и задремал. Пойду я, пожалуй, домой. А завтра снова в бой.

На утро весь княжий двор заполонил народ. Прямо у нижнего рундука крыльца сколотили дощатый помост, на котором терпеливо дожидалась своего часа неприметная дубовая плаха. Вдоль стены палаты, слегка подрумяненной скупым зимним солнцем, выстроились дружинники, указывая в небо наконечниками своих красных копий и верхушками шлемов. Городские старейшины и бóльшие бояре, все в роскошных шубах и шапках с собольей оторочкой, толпились около помоста небольшими группами и о чем-то беседовали друг с другом. Но больше всего на дворе было простых зевак.

Дверь распахнулась, и на крыльцо вышел Дмитрий, а вслед за ним — два бравых отрока, отборных, совсем как богатырские скакуны. Воевода прибыл во дворец еще затемно и все это время о чем-то размышлял, затворившись в княжеских покоях.

— От имени великого князя, Яромира Неверовича, и властью, данной мне народом сеяжским, я, воевода дворский и регент княжества, Дмитрий, сын Василия, зачинаю суд. Приведите обвиняемого!

Сквозь тесную толпу с большим трудом протиснулись трое: два ратника вели под руки Вышату. На «душегуба» нельзя было взглянуть без жалости. Ужасные синяки на его лице пошли желто-сизыми разводами, а правый глаз прорезался узкой кроваво-красной чертой сквозь немного спавший отек. Проведя обвиняемого в центр помоста, воины расположились по краям.

— Итак, Вышата, сын Никиты, коль обвинителей нет, и сам ты сознался, рассказывай о своем злодействе честнóму народу, — продекламировал Дмитрий с высокого крыльца, опираясь на красные деревянные перила, под которыми тянулась цепь резных сказочных существ.

Полной грудью вдохнув морозный воздух, Вышата в очередной раз отчебучил свою версию событий так четко и монотонно, словно это был отчет какого-нибудь дьячка.

— Душегуб проклятый! — крикнул кто-то из толпы.

— Тот, кто боевого товарища и командира убил, и отца с материю не пожалеет! — подхватил второй.

— Башку с плеч, и на копье насадить!

— Воевода, ты уряд наш знаешь. Что Правда Сеяжская говорит об убийстве однополчанина? А уж старшего — тем паче. Голову отсечь или утопить! Тут и думать нечего, — с плотоядной радостью вымолвил один из больших бояр, оскалив свои острые хищные зубы.

Его роскошная лиловая шуба с тучным отложным воротником и жемчужными застежками лоснилась на утреннем солнце, как и сытая боярская физиономия.

— Да, правду говоришь! Казнить его надобно, и дело с концом!

Воевода нахмурился и пожевал губами.

— Спорить не буду, преступление гридня велико, — наконец заключил Дмитрий и поднял вверх руку, требуя тишины. — Да только сам он с повинной пришел, на суд себя отдал. Да и оборонялся он…

— А это еще бабка надвое сказала, что оборонялся! — перебил воеводу все тот же неистовый боярин. — История-то мутная какая-то получается, белыми нитками все это шито! Видать, Драгомир его за что-то отделал, а гридин злобу затаил, решил отомстить, да и напал на него украдкой. Неужто бы он в открытом бою с Драгомиром совладал? Всем известно, как тот силен в бою был. А этот хоть и здоровая детина, но мальчишка еще, куда ему?