Павел Канаев - Волчьи стрелы

— Ты гневаешься на меня, княжич, клеймишь меня ведьмой, — начала она полушепотом. — Винишь в смерти своих сородичей. Но разве же я всему виной? Разве же я твоих близких погубила? Я ровно что ты просил, то и наколдовала. Вспомни свои слова: «чтобы век ему счастья не видать, чтобы не встретить ему супруги и потомства не иметь!». Как ты хотел, так я и сделала. Ну а батюшке да сестрице твоей я зла не желала и худого им не делала. Соболезную тебе всей душой.

Но, княжич, что в ваших писаниях святых сказано: не возжелай того, не возжелай сего! А как молва народная гласит? Бойся желаний своих, ибо они сбываются! Воистину. Благо для одних — горе для других. То, что ты хотел, сбылось, но Боги все одно — свое возьмут! Цена уплачена. А может, и еще не до конца уплачена. То лишь время покажет.

Рука Яромира разжалась, и кинжал глухо шлепнулся на мягкий соломенный пол. Вмиг позабыв обо всем, княжич с силой схватил ведунью за бедра и припал к ее губам, как отравленный к противоядию.

Тяжелый кожух рухнул с его плеч на пол, а шапка слетела с головы, и он ощутил такую легкость, будто за спиной выросли крылья. Он нещадно дернул за ее поневу — кусок шерстяной ткани крякнул и соскользнул вниз. Тогда она сама подобрала вверх подол своей рубахи, обнажив округлые бедра, на которых рдели следы его недавнего жаркого прикосновения. Сжав руку Яромира, девица приложила ее прямо к тому самому запретному месту. У юнца перехватило дыхание, а сердце сделало в груди какой-то странный рывок.

— Не робей, сокол! — прошептала она. — Ты более не мальчишка, ты князь, и никто не стоит над тобой. Возьми то, что ты так желаешь. Я твоя!

— Неверович! — раздался из-за двери взволнованный голос Богдана. — Все с тобой в порядке? Уж больно долго ты не выходишь. Не взыщи, но я волнуюсь за тебя! Да и я тут задрыг вконец.

Яромир тут же опомнился, отдернул руку и отскочил на пару шагов назад. Жадно отдышавшись, он наклонился и поднял с пола свой кинжал, белевший резной костью рукояти, — подарок отца. Убрав клинок обратно в ножны, княжич посмотрел на колдунью сквозь испарину.

— Ответить все равно придется, ведунья, — просипел он. — А сейчас одевайся, ты пойдешь с нами.

— Как тебе угодно, мой княже, — ответила она в поклоне. — Сказала же: я твоя!

Артистично встав на задние лапы, златотканые медведи под княжьими венцами глуповато скалились на метель. Над блистающей металлом дружиной трепетали стяги дома Родиславичей, княживших в Сеяжске.

Сквозь вьюгу вдали зажглись маяком Солнечные врата. Над приземистой и серой, словно гигантская печь каменка, воротной башней белела изящная надвратная церковь Вознесения. Пылая золотым жаром, семь куполов-шлемов выстроились пирамидой на тонких «лебединых» барабанах.

Дружина приближалась. Наверху, между зубцами боевого хода перед церковью, крохотными металлическими бусинками показались дозорные. Над квадрантной аркой щурились бойницы, перемежаясь круглыми медальонами с изображениями святых заступников. По обе стороны от ворот на высоком заснеженном валу змеился бесконечный пояс дубовых стен — городниц, усиленных островерхими вежами.

Яромир ехал впереди дружины — в парадных одеждах и золоченом шлеме, на белом коне в красно-серебряной сбруе. Даже в этот торжественный миг слова Далемиры никак не выходили у него из головы. «Бойся желаний своих, ибо они сбываются…». Не принес облегчения и недавний визит к духовнику, преподобному игумену Николо-Лиховодской обители Макарию.

Пожурив Яромира за то, что давно не захаживал, и внимательно выслушав его рассказ, преподобный нахмурился и пожевал губами, спрятанными под белым шелком бороды. Его полуприкрытые глаза потонули в тени, что отбрасывала округлая скуфейка, а морщинистое лицо казалось восковым в мертвенном свете кельи.

— То не волшбитка была, княжич, то сам дьявол тебя искусил! Все мы слабы и грешны, наги как пред Господом, так и пред нечистым! Любой человек несовершенен. Но уныние — грех великий. Так что кайся, Яромир, кайся всей душой. Отче Наш читай с утра и перед сном. А главное — добро твори. Будь милостив, помогай людям, слабых защищай. А отца своего и сестру — в церкви поминай. Будь добрым князем, каким отец твой был. И грех твой искупится.

Но самого главного сказать своему духовнику он так и не отважился. Как ни пытался Яромир оплакивать отца и сестрицу, на самом деле в душе его не было ничего похожего на скорбь. Сначала ожидание мести и гнев душили в нем всё остальное, а потом остались лишь тяжкое чувство вины, бессилья что-либо изменить и все тот же гнев — но уже на самого себя. И больше ничего.

Богато облаченная в меха, парчу и аксамиты толпа высунулась пестрым языком из разинутой пасти воротного проезда. Бóльшие бояре, градские старосты, старшие дружинники, митрополит, дворский воевода Дмитрий и, разумеется, княгиня мать — все они по традиции вышли приветствовать нового князя на въезде в город.

Яромир остановил коня, и стальная река дружины за его спиной тоже застыла. Лишь колыхались на ветру княжьи стяги, а плоские медведи на них будто приплясывали. Митрополит вышел вперед с золотым, усыпанным жемчугом и самоцветами массивным крестом в руках.

— Да благословит тебя Господь! Да будут твои дни и княжение долгими! — торжественно произнес Феодор и медленно вычертил крестом знамение.

«Матушка, слава Богу, ты здесь», — подумал Яромир, встретившись взглядом с Белославой. Княгиня казалась потерянной: целый месяц, проведенный в душной монашеской келье, наложил на нее тяжелый отпечаток. Даже в расписных соболях и высоком кокошнике она все еще смахивала на монастырскую затворницу, пропахшую жженым воском и ладаном. Однако, увидев сына, княгиня впервые за долгое время улыбнулась, а глаза ее заиграли прежним янтарем.

Толпа встречающих раскололась надвое, встав по обе стороны от дороги и освободив путь в город. Вслед за княжичем в высокую «топку» Солнечных врат с гулким шипением и стуком копыт потек ручей ратников, отроков и знаменосцев — всего четыре десятка человек. Наконец в полумрак проезда начал медленно погружаться длинный обоз телег с добром и прислугой.

Вдруг сердце Белославы замерло, а потом — забилось, как бешенное; холодные мурашки быстро пробежали по ее спине. Заметив, что княгиня пожирает ее изумленным взглядом, молодая челядинка, сидевшая на последней телеге, скромно склонила голову и потупила васильковые глаза.

«Где же я ее видела? Откуда знаю? Господи, что же это со мной?» — с тревогой думала Белослава.

После церемонии в соборе Святой Варвары, пышной и невероятно утомительной, все действо переместилось в княжий дворец. В просторных двусветных сенях между мужской и женской половинами палат устроили пир, какого давно не было в Сеяжске. Одновременно гудел весь город. На улицы высыпало столько народа, что по дороге из собора десятку дружинников даже пришлось спешиться и расчищать путь процессии. Ведь в такой давке могли кого-нибудь ненароком сбить или затоптать.