Павел Канаев - Волчьи стрелы

— Княжество твое на протяжении веков служит для всего цивилизованного мира щитом от темных орд, — проговорил он на южном сеяжском наречии лишь с легким акцентом. — Орден благодарен Сеяжску за это и готов при необходимости оказать помощь в борьбе со степным злом.

Райвель якобы невзначай взглянул на Урьюна — старый хан был спокоен, лицо его покрывала все та же хитро-насмешливая маска.

— Этот меч символизирует доблесть сеяжских воинов, твердо стоящих за правду, за Бога и людей. Уверен, в твоих сильных руках он станет самым грозным оружием в мире. Он выкован специально для тебя, князь, лучшими праденскими оружейниками из иррозейской стали.

Ронстрен говорил в своей обычной манере, спокойной и завораживающей. Что-то в его улыбке и обволакивающем голосе действовало, словно флейта заклинателя. Наверное, именно это и делало его самым лучшим дипломатом Праденского Ордена. Трудно было сказать, каким оружием он пользовался с бóльшим мастерством: мечом или своим необъяснимым обаянием.

Под конец пиршества Яромир устал настолько, будто в одиночку вспахал огромное поле. Резной высокий престол красного дерева уже казался каким-то пыточным креслом. От духоты, бесчисленных голосов и звуков, громких и резких, нестерпимо давило в затылке и висках. Он уже почти не различал слова тостов, которые сыпались один за другим, и даже несколько раз ответил что-то странное невпопад. Хмель лишь на время придал ему сил и уверенности, но давно выветрился, оставив одну головную боль, так что больше на вино и глядеть не хотелось.

Когда все наконец закончилось, по крайней мере на сегодня, Яромир поспешил в свои покои и даже не дал постельничим отрокам помочь себе раздеться — приказал оставить его одного. Зайдя в обширную ложницу, где раньше почивал Невер, он глубоко вздохнул, и плечи его беспомощно опустились. Яромир подошел к огромному медному зеркалу, похожему на сверкающий блин или светило, и начал лениво расстёгивать пуговицы своего аксамитного круглого оплечья, усаженного жемчугом и яхонтами. Одна пуговица никак не поддавалась, руки не хотели слушаться, а голова хоть и немного успокоилась в тишине, но все же продолжала гудеть.

Вдруг кто-то настойчиво постучался в дверь.

«Ну что еще, смерти моей хотите? Пошли все вон!» — раздраженно подумал Яромир, закатив глаза. Оставив в покое нерадивую пуговицу, он повернулся к двери лицом и твердо спросил:

— Кто и зачем?

— Князь, к тебе княгиня матушка. Хочет тебя повидать, — ответил стражник через дверь.

— Зови, пусть войдет!

Белослава зашла нерешительно и даже с опаской, словно здесь ее ждал не собственный сын, а кто-то абсолютно неизвестный. Княгиня как-то странно обвела взглядом ложницу, хорошо знакомую, но давно ставшую ей чужой. Она украдкой посмотрела на вздутое пуховое ложе, покоившееся в темном углу под аксамитной зеленой сенью. Взор ее на секунду притупился и обернулся внутрь себя.

Яромир это приметил и сразу понял, в чем дело. От усталости и хмеля он и позабыл, что не так давно именно здесь, на этом самом одре, умирал его отец. «Ну, спасибо! На сон грядущий о грустном напомнила, матушка», — с досадой подумал он.

— Сынок мой, ничего, что я тебя побеспокоила? Хотела тебе просто доброго сна пожелать, поцеловать и благословить, — тихо и ласково сказала она.

— Матушка, да как же ты можешь побеспокоить? Я всегда тебе рад, — ответил Яромир.

— Знаешь, сынок! — она медленно подошла ближе и посмотрела прямо ему в глаза. В своем вытянутом бархатном венце Белослава казалась выше сына, немного сгорбившегося, будто бы в руках у него были тяжелые ведра с водой.

— Я ведь виновата кругом перед тобой … Да, да, Яромир, не нужно меня разубеждать! Княгиня-регент…, — она зло усмехнулась. — Хороша регент, ничего не скажешь! Затворились от народа своего, от княжества, просто сбежала, скрылась. Трусиха я, а не регент.

— Ну ты ведь не на чужбину сбежала, а в святую обитель. Всем нам иногда не помешает наедине с Богом побыть, — возразил Яромир.

— Бог не в обителях и не в церквях — там мы просто ему честь и хвалу возносим. В сердцах он, всегда с нами. А затворничество — для монахов, но не для княгинь. Одно спасло: воевода наш верный Дмитрий, чтоб сто лет ему здоровье крепкое было, порядок в державе сохранил. Ты теперь князь, и нет тебя никого на нашей земле выше. Но ты прислушивайся к нему. Он твоего батюшку столько раз выручал, что и не сосчитать. Но что это я? Пес с ним со всем — с регентством… Я ведь прежде всего как мать перед тобой повинна. Сама раскисла, даже слова доброго тебе не сказала. А ведь тебе-то самому каково было: одним махом сестру и отца потерять, — на глазах ее выступили слезы. — Ради Бога, прости матушку свою! Ты не подумай, я никогда Аленушку больше тебя не любила, я вас всегда одинаково… сильно-сильно обоих, ты не сомневайся.

— Матушка, — сказал Яромир, взяв мать за руку. — Ей богу, ни в чем передо мной ты неповинна. Ежели кто и виноват, то лишь я сам…

Он осекся и уставился себе под ноги, на темно-красный вирейский ковер с пестрыми узорами, поняв, что сказал лишнее. Пытаясь задушить на корню только нарождающийся у княгини вопрос, Яромир поцеловал руку матери и тихо сказал:

— Не грызи себя, забудем о прошлом! Все это неважно. Давай о грядущем думать!

— Сынок, ежели хочешь сказать мне что, ежели наболело на душе….

— Нет, матушка, хватит. Отскорбили, отрыдали — помнить и любить их всегда будем, но пора и дальше жить, не то в конец раскиснем.

Белослава снова опасливо осмотрелась по сторонам, будто почувствовала чье-то тревожное незримое присутствие. Встрепенувшись, она мягко, едва касаясь, положила кончики пальцев сыну на виски, поцеловала его в лоб и прошептала слова благословения.

— Я вижу, как тебе тяжело, сын. Не бойся, отцу твоему тоже поначалу нелегко было, ой как нелегко. Все у тебя получится… А пока отдохни как следует. Ты ведь помнишь: завтра челобитчиков и старост чуть свет принимать, потом — послов заморских, потом — службы две. Тот еще денек.

Княгиня вышла и оставила его одного. В раскрытой двери мельком блеснул круглый стальной наплечник стражника, одетый прямо на синюю рубаху. Дверь захлопнулась, подняв с ковра небольшое облачко пыльной взвеси, бликующей в мягком свете свечей.

— А ведь она правду говорит, все у тебя получится, — раздался задорный девичий голос.

— Что? Как…как ты сюда попала? Тебя же… Я ведь велел тебе оставаться в людской вместе с челядью! Ты почему ослушалась? Как стражу проскочила? — промямлил Яромир.

На секунду он изрядно перепугался. Далемира лишь наполовину показалась из-за кохунской створчатой ширмы, украшенной темными лаками, за которой пряталась все это время. Дрожащий приглушенный свет судорожно скакал по ее лицу, каждое мгновение выхватывая из мрака все новые его части. Глаза ведуньи словно мерцали, а улыбка казалась зловещей. Нет, от этого она не стала менее привлекательной, но сколько смертельно опасной нечисти сокрыто под личинами ослепительных дев!