Павел Канаев - Волчьи стрелы

— Матушка, рад видеть тебя в добром здравии! Я молился за тебя непрестанно, — сказал Яромир княгине, расположившейся рядом с ним за особым пиршественным столом в конце палаты.

— Сынок мой, за меня не волнуйся! Все со мной будет хорошо, пока у меня ты есть. Вместе — все напасти переживем. И знай, матушка гордится тобой…

Кулебяки, ватрушки и вареники в сметане, корчаги с вином, брагой, медами и разными узварами, молочные поросята с хреном, судак с брусникой, жареные перепела и лебеди, цветочный мед, пирамиды из сочных фруктов, медовая пастила и восточная пахлава. Словно сошедшая с гор лавина, все это съедобное изобилие погребло под собой бесконечные цепи столов, протянувшихся между двумя рядами узорчатых витых столбов. Серебряная и золотая посуда — тазы, кувшины, братины, кубки — громоздилась так, будто того и гляди проломит дубовые столешницы. Вдоль оштукатуренной стены, расписанной сказочными цветами, русалками и прочей «нечистью», под сдвоенными окнами с гирьками [65] Гирька — фигурная архитектурная деталь, чаще всего в виде опрокинутой пирамидки, помещенная на стыке двух оконных, дверных или воротных арок на лавках расположились музыканты. Вооруженные гуслями, бубнами и сопелями, они усердно тянули зычные звуки и слова песни.

Точно колокольни над городом, княжеские стольники в серебристых свитках с золотым шнуром и белых сапожках неподвижно высились над пирующими. То и дело они попарно куда-то исчезали, но тут же снова появлялись, как по мановению волшебной палочки, с очередными подносами, блюдами, кувшинами и корчагами в руках.

На пиру собралось еще больше знатных гостей, чем на злосчастной свадьбе Ладимира и покойной Алены. Прибыл даже хан дружественной Пугандской Орды Урьюн со всеми своими пятью хатунями. Был здесь и вице-магистр Праденского Ордена, сир Райвель Ронстрен, и правители всех девяти княжеств, некогда объединенных под щитом Сеяжска, и десятки удельных князьков.

Лишь гривноградский князь Всеволод не приехал из-за «хвори во чреве». Вместо него присутствовал тысяцкий Борислав, и то, скорее, как глава «Загобинского Ста» — самой крупной купеческой гильдии славного города.

— Коназ Ярмр! Небу угоден союз наших народов. Два столетия пуганды и сеяжцы сражаются с общими врагами плечом к плечу, — начал хан Урьюн свой тост, подняв над головой громадный серебряный кубок.

С каждым словом его вислые седые усы, снизу перехваченные золотыми кольцами, лениво колыхались из стороны в сторону. Золотые узоры на малиновом шелке его халата резали глаз чрезмерной пестротой и яркостью.

— Немало славных побед одержали мы вместе с твоим покойным отцом — да прибудет он вечно в Солнечном шатре! — продолжил пожилой хан. — Даст Небо, и с тобой, Ярмр Неверович, будем бить врагов, приумножать нашу славу и собирать богатую дань с побежденных. А пока прями в знак любви и дружбы наш дар — прямиком из солнечной Горской Боравии!

Хан несколько раз звонко хлопнул в ладоши, и где-то под каменными сводами отозвалось многократное эхо, словно по воздуху хлестнула невидимая плеть. Высокие тяжелые двери распахнулись, и в сени неспешно зашла пара пугандских евнухов, служителей ханского гарема. Их гладко выбритые головы сверкали, как начищенные медные кувшины, а раскосые глаза были щедро обведены углем. Вслед за ними в палату на цыпочках вбежали десять юных прелестниц и выстроились в ряд, приняв изящные танцевальные позы. Вся их «одежда» ограничивалась коротенькими обрывками шелковой ткани на бедрах, под массивными поясами из золотых медальонов, и едва заметными накидками прозрачной бирюзовой материи. Смуглую нежную кожу красавиц драгоценной паутиной заволокли цепочки, браслеты и монисты.

Зазвучала восточная музыка, и они принялись танцевать, извиваясь и звеня украшениями. Внушительные бюсты танцовщиц, видные всему честному народу, то резко вздымались, то плавно ныряли из стороны в сторону, то зазывно потряхивались, буквально гипнотизируя всех присутствующих мужчин.

«И этот туда же, хрен козлоногий!» — подумала Марфа Тимофеевна, глядя на своего супруга, воеводу Дмитрия, сидевшего за противоположным столом вместе со знатными дружинниками. Наверное, так внимательно воевода не наблюдал даже за перемещениями вражеской конницы с верхушки какого-нибудь холма. Облокотившись на стол и положив подбородок на кулаки, взглядом истинного полководца он провожал каждый маневр, каждый бросок девичьих прелестей под бирюзовой дымкой их «одеяний».

«Ну, погоди у меня! Вот я тебе устрою, пес плешивый!» — продолжала безмолвно негодовать Марфа Тимофеевна.

— Эти прекрасные газели — из гарема самого боравского хана, — продолжил Урьюн, когда затихла музыка. — Трусливый шакал заплатил щедрые поминки, узнав о том, что мы готовимся идти на него в поход. Прислал кречетов, скакунов, семь сундуков золота и каменьев. Но эти жемчужины — все меркнет рядом с ними! Теперь они твои, коназ. Пусть они усладят твой взор и скрасят твои дни и …. ночи, — старый развратник жеманно улыбнулся.

— Благодарю тебя, благородный хан! — ответил Яромир, слегка смутившись. — Они прекрасны, о таком подарке можно лишь мечтать. В моем дворце они будут обласканы и ни в чем не будут знать нужды. Но ведь ты знаешь, что у нас не принято иметь наложниц и гаремы. У нас это грех.

— Разве твой прославленный предок, великий князь Белогор, который и привел твой народ к вашей нынешней вере, не имел семь жен и триста наложниц по городам и весям? Разве это помешало ему прослыть благородным и справедливым правителем? — все с той же ехидной улыбкой парировал Урьюн.

— Семь жен Белогор Святой взял еще до того, как впустил в свое сердце Бога! — вдруг резко вмешалась в разговор княгиня Белослава. — А наложницы — это вздор. То были холопки на продажу в Вирею.

Хан едва заметно склонил голову и ничего не ответил.

— В любом случае, как я сказал, такие красавицы займут достойное место при моем дворе и станут его украшением, — перебил Яромир, кинув недовольный взгляд на мать. — Благодарю тебя, славный хан. Ешь, пей, мой дом — твой дом!

Пир тянулся до самой ночи; крепкие напитки и приторный мед поздравительных речей текли рекой. Многие распоясались и зарумянились, а некоторые и вовсе давно сползли без чувств под столы или растянулись на лавках, поверженные хмелем наповал.

Гости продолжали преподносить новому великому князю дары — один пышнее и дороже другого. Пожалуй, больше остальных Яромиру угодил Сир Райвель Ронстрен, подаривший меч удивительной работы.