Павел Канаев - Волчьи стрелы

Во сне и наяву он представлял, как посмотрит в лживые васильковые глаза волшбитки и вонзит кинжал прямо ей в сердце. Или же обернет пеньковый шнур вокруг ее тоненькой шейки. Рождались в его голове и более жестокие варианты расправы. Жажда отмщения заглушала в нем скорбь и печаль, придавала ему силы.

«Как я мог желать эту язычницу, эту ведьму? Господи, прости мне грех великий! Но разве будет грехом убить эту мразь? Ведь не на то ли суждено мне князем стать, чтобы властью, тобою данной, карать преступников и миловать праведников? Разве грех это — спасти несчастные души, которые может еще загубить эта злодейка? Нет, не бывать по-другому: убью собственными руками. Я эту кашу заварил, мне и расхлебывать», — размышлял он.

И вот, после мучительных панихид и похорон, переезда в родовую вотчину, приготовлений к церемонии, до которой оставались считанные дни, настал долгожданный сладкий момент мести.

Княжич замешкался на пороге — одна мысль промелькнула в его голове: «ведь я ни разу не убивал… Вдруг не смогу! Нет, с чего? Это просто… Все равно что убить лисицу, все равно что застрелить косулю на охоте. Это же я делал много раз, и рука не дрогнула. А косулю — и ту сложней убить, она ведь зла никому не делает. Я смогу, назад дороги нет».

Набравшись смелости, Яромир резко распахнул дверь. Движение воздуха на миг взъерошило пламя лучин, освещавших комнатушку. Тени на стенах вздрогнули, будто от испуга, и снова принялись плавно покачиваться в такт трепету огоньков. Яромир замер в дверях, сжимая рукоять своего кинжала на поясе и впуская в натопленное помещение колкий мороз.

— Здравствуй, княжич, ясный сокол! Говорила же, что ты воротишься, от судьбы ведь не убежишь, как ни пытайся, — раздалось из-за суконной занавеси.

Слова и интонация были точь-в-точь как в том сне, что преследовал его перед свадьбой сестры. От этой фразы ему сделалось жутко, пот выступил мелкой росой у него на лбу, несмотря на холод, что настырно хватал за спину.

— Может быть, уже зайдешь? Или хочешь, чтобы мы тут в ледышки обратились?

Он тихо затворил дверь, перекрестился и ступил вниз, на утопленный в земле пол, простеленный соломой. Плавно отклоняя голову от пучков сушеного зверобоя и пижмы, свисавших с прокопченных кровельных балок, Яромир прошел в центр помещения и остановился на заменявшей ковер волчьей шкуре. Он нелепо дернулся в сторону занавеси, за которой, как и в прошлый раз, чем-то шуршала и бряцала Далемира. Но тут же понял, что почему-то не хочет туда заглядывать, и остался на месте. Кровь пульсировала у него в висках с напором горной реки, в ушах звенело.

Грубая тряпка зашелестела и приподнялась — из-под нее изящно вынырнула Далемира.

— Здрав будь, государь великий князь! Так ведь теперь тебя следует величать? — с пленительной улыбкой сказала она и поклонилась в пол.

На этот раз ведунья нарядилась, будто на праздник. Своеобразным доспехом до самого ее пояса спускалось медное монисто; на запястьях сгрудились посеребренные браслеты. Под всеми украшениями виднелся голубой лен ее длинной рубахи, а понева пестрила яркой росписью. Лицо и распущенные волосы девицы остались без прикрас и, как всегда, были великолепны.

— А я знала, что ты сегодня пожалуешь, князь, — продолжила она. — Ждала тебя. Вот, нарядилась… Так ведь столичные красавицы на праздники наряжаются? Если что не так, не обессудь, я ведь в городах-то и не бываю совсем… А я и стол накрыла, князь. Садись, гость благородный, поешь, отведай сбитню горячего. Поди, замерз, оголодал с дороги долгой?

Шумя браслетами, ведунья учтиво указала на накрытый стол, уютно притаившийся в полумраке у стены. Княжич тут же уловил приятный медово-пряный аромат горячего напитка, перебивавший даже резкие запахи квашенной капусты, солений и висевших повсюду сушеных трав.

— Не князь я еще, а только княжич, — резко сказал Яромир, наконец немного придя в себя. Мокрый соболий воротник его теплого кожуха ощетинился меховыми иглами, и на волчью шкуру на полу с него упорно капала талая вода.

— Не пировать я сюда пришел, Далемира, — тихо продолжил он, тщательно стараясь скрывать эмоции. — Может, ты не знаешь, что горе у меня и у всей моей семьи случилось? Что сестра моя и отец недавно перед Господом предстали?

— Да, конечно, слыхала. Я хоть и в лесу, но не в тридевятом царстве живу, и ко мне люди добрые заходят, весточки приносят. Соболезную тебе, Яромир, от всей души! Говорят, ежели не батюшка твой — давно бы вместо княжества здесь был кархарнский улус, а нас бы всех вырезали или в рабство продали. Да будет им доволен ваш Бог… И сестрой твоей милой — о красоте ее бояны песни поют.

— Ваш Бог? — визгливо переспросил княжич. — Ваш бог? Он не наш и не ваш! Он един, и это мы все — его! Все мы под его милостью ходим, все мы Отцу и Сыну и Святому духу молимся за спасение душ наших. А вот ты свою гнилую душонку уже не спасешь! Но сперва ты передо мной ответишь за свои злодейства. Я не дам тебе больше никого погубить, проклятая ведьма!

Он метнулся к ведунье и грубо схватил ее за руку. Со звоном вытащив из ножен кинжал, княжич приставил его прямо к горлу Далемиры. Наклонившись вперед, Яромир заглянул в ее большие васильковые глаза и остолбенел: в них не было и намека на страх. Казалось, его действия не только не напугали, но даже не удивили девицу — разве что немного позабавили. Пот стекал ручейками из-под мехового околыша его круглой шапки; рука, в которой был кинжал, дрожала, но вторая сжимала предплечье ведуньи твердо, словно стальные оковы.

— Ты — князь, — сказала она тихо и спокойно. — Твой долг — судить и карать преступников. Ежели я в чем повинна, накажи меня! Но сперва скажи, каков грех на мне? Чем приступила закон, кого обидела? Ведь без приговора это не правосудие получается, а произвол, душегубство. Да и кому, как не тебе, знать, что нет в Сеяже смертной кары — лишь уплата виры.

— И ты еще смеешь спрашивать? Кто бы говорил о душегубстве? Твое гнусное колдовство погубило мою сестру! А из-за этого и батюшка умер — не снес горя! Ты не кого-нибудь убила, сатанинское отродье, а великого князя и княжну сеяжскую! Смерть — вот мой тебе приговор! Довольна теперь моим правосудием? Да только вот правосудие — не для таких, как ты. У тебя даже могилы не будет, твой труп сожрут собаки!

В ответ она широко и загадочно улыбнулась, обескуражив Яромира настолько, что он сам не заметил, как освободил ее предплечье и опустил кинжал. Однако Далемира даже не подумала отпрянуть, напротив — прижалась вплотную к разгоряченному княжичу. Точно опий, цветочный аромат ее волос снова затуманил ему рассудок. Блики пламени задорно искрились на сочных губах Далемиры, слегка приоткрытых, будто в ожидании поцелуя.