Павел Канаев - Волчьи стрелы

— Ладно, так и быть. Пойду будить хозяина, но смотри, осерчает поди…

— Конечно, осерчаю. Вы не только меня, а всю улицу небось своими воплями пробудили. И что не спится людям? Больше спишь — меньше грешишь, — вмешался дворский воевода, уже несколько минут стоявший за спиной ключника, одетый и при оружии.

На самом деле Дмитрий кривил душой. В этот раз он даже не ложился в постель: всю ночь так и просидел в передней на мужской половине хором, разбирая донесения и грамоты с юго-восточных рубежей. Ведь днем заниматься своими прямыми обязанностями у воеводы совсем не оставалось времени. Именно на него легло бремя управления княжеством до тех пор, пока наследник не займет свое место на престоле или его матушка, княгиня-регент, не вернется от духовных дел к мирским.

— Ну что же ты, Степан, впускай гостя, пусть нам о душегубстве расскажет, — велел Дмитрий.

— Как скажешь, воевода, — послушно ответил ключник и отворил засов.

— Оооооох ты, красавец-то какой писаный! А ну скорее заходи на двор, а не то сейчас на такую красоту все девки сеяжские слетятся, как орлицы на добычу! — издевательски посмеиваясь, сказал Дмитрий.

Гридин в ответ лишь шмыгнул своим многострадальным носом, который, распухнув на половину лица, еще больше стал похож на белый гриб. Правый глаз молодца потонул в огромной фиолетовой бляхе, вздувшейся от побоев. Бровь его была рассечена до кости, а присохшие ошметки грязи и крови покрывали все лицо — вернее то, что от него осталось.

— Кто же это тебя отделал так? Много их было? Ты вроде богатырь не промах, — продолжил Дмитрий уже с сочувствием в голосе.

Вышата медленно зашел, снял свой засаленный колпак и поклонился.

— Это неважно, воевода, что со мной. Чай, не девица красная, до свадьбы заживет. Хотя, не бывать мне в мужьях уже, ведь я закон преступил и должен быть казнен. Каюсь, воевода, я — душегуб и лиходей. На мне кровь не кого-нибудь — самого гридничего старшего, Драгомира. Суди меня, как честь и закон сеяжский того требуют.

— Так, так, так! О как! Драгомира, говоришь, убил? Сам убил, или помогал кто?

— Сам, воевода. Один лишь повинен.

— Смотри-ка! А ты силен… Это он, знать, тебя так отделать успел?

— Ну а кто же? Конечно, он.

— А тело-то где? — спросил Дмитрий с какой-то странной насмешкой, будто не верил гридню.

— У Струпного вала, в канаве валяется. Пойдем — покажу! — ответил Вышата.

— Покажешь, покажешь, не волнуйся! Но сперва тебе умыться надобно, да подорожник сушеный к брови приложить. Степан! — воевода громко окликнул ключника, который, казалось, задремал прямо стоя. Старик вздрогнул и уставился на Дмитрия.

— Отведи Вышату в людскую, дай ему умыться. Помоги ему раны промыть, да какого-нибудь отвара дай от боли, и подорожник к ранам приложи.

— Ну что, боец-удалец? — воевода снова переключился на гридня. — Приводи себя в порядок, и пойдем на результат твоего подвига ратного смотреть. Драгомира в одиночку убить — это тебе не хухры-мухры! Правда, лучше бы ты, дурень, кархарна так бил, а не старшего своего товарища! Ну да ладно, об этом потом потолкуем.

Когда они добрались до «места преступления», повсюду уже горланили петухи, но тьма еще даже не думала отступать. Невысокий земляной вал тянулся темно-синей лентой, прикрывая Струпный конец — самый бедный и лихой из всех десяти.

Приличный люд обходил это место за версту, ведь если тебе здесь всего лишь пересчитают ребра и оберут до нитки — еще легко отделался. Дружинники, и те старались появляться тут только по крайней необходимости и ни в кроем случае не в одиночку.

В грязной вонючей канаве, вторящей изгибам вала, чуть ли не каждую седьмицу находили очередного покойника. Кто допился до беспамятства и околел, а кого забили в пьяном угаре в одном из питейных домов или прирезали где-нибудь в закоулке, обчистили и уложили «отдыхать».

— Вон он, воевода, внизу, — сказал Вышата, указывая пальцем на дно рва, где действительно лежало что-то похожее на тело.

— Ну что же, пойдем вниз, глянем. А вы здесь постойте, братцы! — скомандовал воевода трем бравым ратникам. Сунуться в эту часть города без охраны не рискнул бы даже Дмитрий.

— Эх, Драгомир, Драгомир! Отвоевался, дружище, — вздохнул воевода и перекрестился.

Покойный лежал на спине. Лицо его застыло в жуткой гримасе, подобной драконьим мордам на кохунских лаках: мутные глаза навыкате, открытый рот и высунутый язык. Рыжая борода и тулуп убитого были обильно перепачканы кровью.

Наклонившись над трупом, Дмитрий взглянул на него пристально и недоверчиво. Затем взялся за длинную густую бороду Драгомира и слегка ее приподнял. Между подбородком и кадыком зияла ужасающая рана.

Дмитрий внимательно обшарил глазами каждую пядь земли вокруг убитого, обернулся и взглянул на склон рва, по которому они с Вышатой только что спустились.

— А меч Драгомиров где? — вдруг спросил он. — Поди, себе забрал? Клинок у него что надо был, добрый. Не пропадать же добру!

— Да как-то не до того мне было, — смущенно ответил Вышата. — Я ведь не хотел убивать, защищался. А когда понял, что убил, все как в тумане.

Дмитрий встал и, поправив ворот своей бобровой шубы, подошел к гридню. По выражению блеклого лица воеводы было видно, как много вопросов повисло у него в голове.

— Ну ка еще раз расскажи мне: как так вышло, что вы здесь очутились, почему поцапались? — строго спросил он.

— Да говорю же, были в дозоре вдвоем, в Струпном конце. Обошли пару улиц, зашли в корчму. Там выпили браги. Драгомир лишку принял и озверел. Уж и не помню, что его взбесило. Но всем известно: он, когда во хмелю, дикого вепря страшнее…

— Ясно, ясно, и дальше все по порядку, — усмехнулся Дмитрий. — Ну да ладно. Где дрались-то? Место покажи мне.

— Да я точно и не упомнил. Говорю же, после того, как… Словом, струхнул я порядком, не знал, что делать. Как будто не я был, а кто-то меня направлял.

— Думаешь, бес в тебя вселился? Тогда чего же ко мне пришел? Тогда тебе к пресветлому митрополиту, к нему на суд. Он из тебя бесов выколотит: как кадилом по башке огорошит — они и выскочат все, словно косточка из горла. Ну а ежели не выскочат, уж не взыщи — пощекочет тебе пятки на костерке. Сам ты, ясно дело, в уголек превратишься, зато душу свою спасешь. Ну так что, хочешь, чтобы тебя как ратника судили или как бесноватого, друже?

— Нет, воевода, постой! Не бесноватый я, вот тебе крест! — гридин перекрестился и указал наверх, — Вон там, там дрались, у моста.

— Ну пойдем!

Они кое-как вскарабкались по скользкому насту. Позвякивая стальными кольцами, один из дружинников протянул дворскому воеводе руку, когда тот чуть не поскользнулся на самом верху. Но Дмитрий лишь стукнул своим красным остроносым сапогом оземь, будто решил пуститься в пляс, и сам удержал равновесие.