Павел Канаев - Волчьи стрелы

Совсем недавно в Святой Варваре отслужили панихиду по великому князю Неверу. Весть о его скоропостижной кончине мгновенно замутила столицу и все княжество, будто брошенный в воду булыжник. Долгое время колокола надрывались буквально повсюду; их тревожный звон проникал в каждый дом и уголок, и даже в погребе от него было не укрыться.

А потом город затаился, скорбя и одновременно ожидая другую, на этот раз радостную церемонию — вокняжение Яромира Неверовича. Вот уже несколько дней княжич находился в родовой вотчине Куницын Бор неподалеку от города. Оттуда ему вскоре предстояло отправиться вместе со своей охранной дружиной обратно в столицу, чтобы торжественно занять престол. До того самого момента вся власть находилась в руках княгини-регента Белославы. Но, вне себя от горя, она потеряла всяческий интерес к мирской жизни. Ушлый городской люд сразу заподозрил что-то неладное. Сплетни и домыслы рождались быстрее, чем множились во время мора крысы.

— Да нет уже и княгини в живых, спаси Господь душу ее! Сперва дочь ее, княжну Алену, разбойники умертвили. Потом сам княже великий почил. А теперь и Белослава. Ясно дело, проклятие на них, на всем роде княжьем, проклятье лютое.

— Иди ты! Белены объелся? Побойся Бога, такую ересь про род княжий нести!

— Да говорю тебе, даром что ли уж с седьмицу о Белославе никто ни сном, ни духом? Да как же так, в такую пору она и носа из дворца не кажет? Нету ее уже средь нас. Да и княжича скоро не будет, если уже не сгинул! Проклятье, ясно дело! Мало у них врагов смертных что ли?

— Нет никакого проклятья, — говорили третьи. — Видать, княгинюшка сама и отправила благоверного своего к праотцам! А сама упорхнула к дядюшке. Ведомо, что она императора вирейского племяшка! А Вирея давно над нами длань свою загребущую занесла — только и ждет случая удобного! Скоро под их ярмом ходить будем! Уж и не знаешь, что хуже — эти или кархарны.

— Да чтобы языки ваши скаредные отсохли! На княгиню великую такую напраслину злую возводить! Забыли, сколько она добра сотворила — и монастырям, и люду простому? Сколько раз закрома княжьи для люда в годы голода открывала, сколько учебищ книжных при церквах открыла. Да провалитесь вы к дьяволу на вилы!

Каких только речей не наслушался Вышата, слоняясь по торгу без дела, как неприкаянная душа. Ему «посчастливилось» попасть в те три десятка младших дружинников, что отрядил Дмитрий для охраны порядка на городских улицах и торжищах в этот короткий, но, казалось, бесконечный период безвластия.

Правда, мòлодца совсем не интересовала суетливая возня, липкой паутиной опутавшая его со всех сторон. Он был рассеян, то и дело сшибал своими могучими плечами идущих навстречу людей, будто смотрел сквозь них и никого не замечал.

Чтобы ненадолго занять себя хоть чем-то, он подошел к столу одного из оружейников, схватил первый попавшийся одноручный меч и сделал легкий замах. Затем положил клинок на вытянутый указательный палец ровно посередине лезвия. Меч слегка качнулся в сторону отделанной медью рукояти, потом — обратно, но не соскользнул. Значит, был выкован на славу. В полированной стали широкого, разделенного бороздкой дола лезвия отразился золотой блеск купола.

Затянутое ворсистое небо словно поросло серым мхом, и вместо светила над торгом повис пылающий шлем церкви Пробуждения Ангела. Ее световой барабан расширялся книзу, как богатырская шея. Белоснежный фасад, украшенный рельефными крестами и бровками, недоверчиво поглядывал своими узкими окошками на базарную суету.

— Бери, ратный, не думай! Меч добрый, кладенец! — заверил оружейник.

Не обращая внимания на торговца, Вышата небрежно кинул клинок обратно на стол и резко куда-то устремился, рассекая густой и пестрый людской поток. Гридин знал, что она всегда приходит примерно в это время к лавке одного пряничника на самой окраине торжища. Он уже давно наблюдал за ней, причем так неумело, что бедная женщина стала чаще оглядываться и, вздрагивая, смотреть по сторонам.

Вышата добрался до нужной лавки. Пузатый и румяный, в мягкой, круто заломленной шапке с беличьей оторочкой, торговец мельтешил между горами пряников, душистых пирожков левашников, медовой пастилы. Гирлянды сдобных баранок тянулись под резными причелинами. Народ толпился повсюду, но Лебедь либо еще не появилась, либо уже ушла.

В голове гридня вновь промелькнули слова, которые издевательски бросил его старший товарищ Драгомир в тот летний день, когда они вдвоем явились в дом кузнеца Фоки с горестной вестью. «Коль так за них трясешься, вот и возьмешь ее в жены. Не пропадать же девке. Или не хочешь порченую?»

Наконец ее силуэт промелькнул в толпе. Вышата шмыгнул за боковую стенку одной из лавок, высунул голову и прищурился. Сердце гридня колотилось так, будто удары его доставали до самой кольчуги. Колпак съехал набок, обнажив темную корщетку его короткостриженых волос. Полубезумный взгляд и приплюснутый нос, точно перевернутый вниз шляпкой боровик, придавали ему лихой вид.

Лебедь купила сласти для Варечки, положила их в поясную суму и опасливо огляделась. Румянами, белилами, угольком и соком малины она не пользовалась с того самого момента, как ее разлучили с мужем. Тени обвели ее большие изумрудные глаза, лицо сильно исхудало, и скулы будто норовили распороть бледную кожу. Несмотря на холод, шапки на ней не было. Лишь полотняный серый убрус, расшитый красными нитями, обволакивал ее голову, скрывая волосы и падая своими концами на плечи. Но сейчас она показалась Вышате еще прекрасней, чем когда-либо раньше.

Он достал из-за пазухи изящный серебряный перстенек с яшмой, покрутил его перед глазами.

«Для такой прелестницы — не ахти какой дар! Но авось понравится, ведь от всего сердца», — подумал Вышата. Сегодня он твердо вознамерился заговорить с ней, и не лишь бы о чем, а рассказать о своих чувствах, которые давно не давали ему покоя. Впрочем, это была уже шестая попытка: трижды он приходил к ней домой под нелепым предлогом: «воевода велел узнать, все ли ладно, не обижает ли кто»; дважды — поджидал на торгу, как и сейчас. Но каждый раз вспоминал ее взгляд в то мгновение, когда Драгомир огласил кузнецу страшный, подобный смерти приговор. «Нет, никогда она мужа не забудет и не разлюбит! А ежели она когда-нибудь примет меня, то дочка — ни в жизнь», — снова думал он, и молча уходил ни с чем. Но сегодня Вышата просто не имел права спасовать, ведь утром он целовал крест. Хоть и без свидетелей, но все же поклялся именем Господа! «Была не была! Да, отвергнет, как пить дать. Но разве грех — признаться? Пущай просто знает, что нет мне никого милее, что жизнь за нее отдам. А там будь что будет!».

Гладко стесанные, заиндевевшие плахи мостовой позвякивали под ногами, а в сливных желобках по бокам настила блестели полоски льда. Широкая улица, одетая в высокие берега частоколов, текла и пульсировала. С обеих сторон к изгородям кое-где налипли, словно морские полипы к обломкам кораблей, крытые войлочными тентами торговые лавки, не уместившиеся на торгу.