Алексей Фирсов - Красные Башмачки

Та, да не та!

На картине виден овал озера, а на смятой траве не лежит более обнаженная нимфа с лицом и телом Лиз! Картина пуста!

«О, боже! Колдовство!»

На шею повеяло холодом и под сердцем замер комок.

Лиз хромая добралась до лестницы и, хватаясь за перила, пошла вниз, не смея повернуть голову.

Ей казалось, что если она обернется, то увидит что-то настолько страшное, что умрет на месте! Просто не сможет жить!

Обмирая, она спустилась до первого этажа и вышла во двор. Двигаясь как во сне, пересекла двор и вышла через приоткрытые ворота, не увидел никого рядом.

Она шла по дороге через луг к сумрачному лесу, чернеющему в сумерках. Шла и шла на деревянных ногах. Внутренний голос кричал ей: «Беги! Беги, спасайся!»

Лиз шла по дороге, прижимая ладошкой крестик к груди и шепча молитву.

Лес пах хвоей, пыльными листьями, травой и немного гнилью. Лес был живой и настоящий, он не пугал девушку. Она вошла в него и долго брела, не разбирая дороги. Перелезала через павшие деревья, подлезала под лапами елей, обходя только непролазные кусты орешника.

Когда на небо выкатилась луна, проливая серебристый свет на поляны, Лиз вышла в большому развесистому дубу. Без колебаний, она скинула сандалии и полезла наверх, цепляясь за бугристую кору и редкие сухие ветки. Поднявшись до могучей ветви метрах в четырех над землей, Лиз уселась в развилку и замерла.

«О, боже! Что я делаю?! Что со мной!?»

В лесу стояла тишина. Все птички уснули. Звери попрятались.

Лиз обняла бугристый ствол обеими руками, прижавшись щекой к шершавой коре.

«До рассвета отсюда не слезу! Ни за что!»

Она закрыла глаза, и дрожь охватила все ее тело. Постукивали зубы друг об друга, тряслись плечи, дрожали мышцы ног.

Лиз все крепче прижималась к дубу, словно спасаясь от давящего страха его прикосновениями.

Дерево помогло. Оно словно вытянуло из Лиз все темное, что клубилось в ее душе. Дрожь утихла и страх отступил. Не весь, не до конца. Он оставался там, в сердце, холодной вязкой жижей, на донышке, как густое пиво в недопитой кружке…

«Что я делаю? В лесу, одна, ночью! Я обезумела!»

Лиз поправила юбку, ощутив как ночная прохлада гладит ее обнажившиеся до колен ноги.

Посмотрела вниз, вдоль ствола и замерла.

Под деревом стоял и смотрел вверх длинноволосый юноша. Серебристо-голубоватый свет луны обливал его своим сиянием с головы до ног.

Он протянул руки к Лиз, улыбнулся немного виновато.

— Спускайся ко мне, девушка. Нам будет весело здесь вдвоем. Идем танцевать на поляне под луной. Слышишь, музыка зовет.

Обливаясь холодным потом, Лиз действительно услышала негромкие звуки скрипки и постукивание бубна.

В памяти Лиз всплыли увещания бабушки Люси.

«С нелюдью в лесу говорить нельзя. Слово скажешь и тебе конец-уволокут под землю, высосут кровь и изгложут твои косточки!»

Она стиснула зубы и зажмурилась.

— Не бойся, милая, я тебе помогу. Слезай, прошу тебя.

Шептал снизу лунный юноша. Голос его разливался по душе и был слаще меда…

«От нелюди помогает серебро!»

Лиз сжала правый кулак.

«Мне нужен гульден, всего один! Господи, помоги мне!» Ощутив тяжелый холодок на ладони, она осторожно разжала пальцы.

Серебристая монетка светилась в лунном свете.

Лиз, не долго думая, метнула монетку в лунного юношу. Тот стремительно как кошка извернулся и отскочил на пару шагов.

Погрозил девушке пальцем.

— Ты злая. Я ухожу. Сидеть не жестком дерево очень неудобно. Еще пожалеешь!

Он и вправду ушел.

Не успела Лиз перевести дух, как внизу нарисовался сам герцог Дармштадский. Серебристо-голубой в лунном сиянии господин Дармштадта был грозен лицом.

— Слезай немедля, непослушная девчонка! Иначе я прикажу своим егерям снять тебя и выпороть!

Лиз испугалась.

Герцог подбоченился.

— Считаю до трех и зову егерей! Не зли меня!

«Герцог один в лесу ночью — не может быть!»

В ладошку ткнулся гульден, еще, еще.

На герцога обрушилась горсть серебряных монет. Он скакнул в сторону как заяц и исчез из виду.

«Тоже нелюдь…»

Лиз улыбнулась.

«Если меня сманивают вниз, а сами добраться не могут- в хорошем месте сижу. В безопасном!»

Она повеселела и заглянула в ладонь. Еще один гульден!

«Мой дар вернулся ко мне!»

Голодная Лиз попыталась представить себе сухарик, ломоть свежего хлеба или куриную вареную ножку. Все напрасно! Серебряные монеты множились в ее ладони. Приходилось ссыпать их запазуху. А потом просто бросать на землю под дерево. Монетки блестели в траве и от этого становилось спокойно и радостно на душе.

Вот только когда зашла луна, серебро перестало появляться в ладони. Холодный ветерок зашуршал в листве и забрался под юбку. Густая темень окутала лес. На расстоянии вытянутой руки ничего не разглядеть.

Лиз прижалась к дереву плотнее.

«Скорей бы уж рассвет! Скорее!»

От ночной прохлады стало зябко, как будто где-то рядом открылась дверь в зиму.

А потом она услышала голос.

— Лиз, крошка моя, мне плохо! Помоги, Господом прошу! Девочка моя…

Голос отца звучал жалобно, непривычно.

«Отец никогда не жаловался. Он был сильным человеком. Сильным и упрямым!»

— Помоги мне доченька! Помоги… умираю…

Очередная хитрая нелюдь голосом отца умоляла Лиз спуститься и придти на помощь до самого рассвета.

Девушка искусала язык и губы, боясь произнести хоть слово в ответ. Ее распирало от злости. Горсть серебряных гульденов, брошенная на голос никак не подействовала.

Когда стало сереть небо, голос нелюди затих.

На рассвете замерзшая девушка спустилась вниз, оглядываясь по сторонам, собрала из травы серебряные монетки. Ее сандалии нашлись под деревом, мокрые от росы.

Примерно через сотню шагов Лиз вышла на лесную дорогу, по которой дошла до реки. Это был не полноводный и широкий Рир, а всего лишь приток могучей реки.

Она отломила ветку и бросила в воду. Пошла вдоль берега по течению. Все местные реки текут в Рир, а на берегу Рира — Неймеген.

Солнце поднялось уже высоко, когда дорога привела Лиз к деревне Райхенберг. Здесь за два гульдена она купила старую лодку и полкаравая свежего хлеба.

Она сидела на лавочке, грызла твердую и душистую горбушку. Река несла лодку на своей спине. От блестящей речной ряби резало глаза.

Вечерние и ночные события при свете дня казались очередным кошмарным сном, не более.

Неймеген, ранее казавшийся холодным и равнодушным городом, теперь манил к себе как спасительная гавань, обещая приют и защиту.

Там Тоффини, Марко. Там есть приют для нее и, конечно же, обещанные мэтром деньги.

Колдовские гульдены при свете дня не испарились и не превратились в глиняные черепки или древесную кору. Согревшиеся за пазухой монетки надежно оттягивали рубашку.