Юлия Остапенко - Птицелов

Он думал, это будет не так. Думал, она примет его в большом зале, за длинным столом, уставленном свечами и лучшим вином из её погребов, и блюдами с дичью, добытой в её лесах; думал, на ней будет лучшее платье, волосы она уложит в затейливый узел, подражая модницам столицы, а виски задрапирует прозрачным платком, на её пальцах будут драгоценности, а на губах — безупречно вежливая улыбка. А сам Лукас, отдохнувший, чистый, переодевшийся, будет смотреть на неё сквозь пелену мерцающих огней и смеяться одними глазами над её нелепым представлением, потому что он ведь знает, какая она на самом деле…

А он не знает. И в краткое мгновение, исполненное самого чёрного ужаса, какой ему доводилось испытывать, Лукас понял, что никогда её не знал. Да и откуда бы? Они ведь были знакомы всего несколько недель.

Ив сидела в кресле за столом, подперев лицо ладонями, перед остывшей едой, предназначенной Лукасу, и смотрела на него. Он не различал в полумраке, как она одета, но её голова была непокрыта, тёмные волосы откинуты за спину. Лукас не видел, какой они сейчас длины. Украшений на её руках не было. И она постарела.

— Ты ничего не ел, — сказала Ив, и Лукас подумал, что голос её тоже постарел.

— Я уснул, — ответил он, не двигаясь с места. Она кивнула и сказала:

— Я знаю. Ты долго ехал, да? Мне не следовало приходить сегодня, наверное… но я так хотела на тебя посмотреть.

В её голосе, низком, чуть хрипловатом (не от избытка чувств — Лукас понимал, что её голос всегда так звучит), не было ни волнения, ни гнева. И говорил этот голос вовсе не то, что ожидал услышать Лукас.

— Нет, хорошо, что пришла. Просто, я думал, ты оставишь это… на завтра.

— Но ты ведь тоже хотел увидеть меня, — резонно заметила она. — Мне сказали, ты приехал весь в мыле. Что-то срочное?

— Нет. То есть да, но… — он умолк в растерянности. Всё шло не так. Он не знал, о чём они будут говорить, когда встретятся, и был готов поддержать любой разговор — хоть светскую беседу, хоть запоздалое выяснение отношений. Но только теперь он понял, что им попросту нечего выяснять, а притворяться друг перед другом они перестали много лет назад, когда он поднял руку на её отца, а она не захотела ему это простить. И все эти годы она помнила, как они расстались, а он забыл, и сейчас привычно приготовился лицемерить.

Марвин был прав, Лукас её не стоил.

Ив вздохнула, отняла руки от лица, покачала головой. Потом встала и подошла к нему.

Она остановилась в шаге от Лукаса, так, что ей стоило чуть качнуться, и её грудь коснулась бы его груди, и положила ладонь ему на щеку. Провела кончиками пальцев по щетине, а потом по морщинам в уголках глаз. Улыбнулась. Говорить ничего не стала. Лукас тоже видел её теперь гораздо чётче, видел «гусиные лапки» у её глаз и рта, видел, как поблекла и увяла её кожа. Нет, она по-прежнему была хороша собой. И они узнали друг друга без труда, хотя глупо было бы обмениваться заверениями, словно они ни капельки не изменились. Но тут Лукас вспомнил, что она видела, как он с трудом разгибался, встав с кресла, и ощутил жгучий стыд. Конечно, он не молодеет, но выдать себя так явно…

Ив расхохоталась — смех звучал столь же звонко, как когда ей было семнадцать, только не было в нём задора, который так распалял Лукаса когда-то.

— О древние боги! — воскликнула Ив. — Лукас, ты краснеешь! Когда это ты выучился краснеть?! — она убрала ладонь с его щеки и легонько толкнула его в грудь. — Ну конечно, выучился. Делаешь из меня дуру, как всегда.

— Я… нет, я… — проклятье, он и правда краснел, он сам чувствовал это и злился на себя за то, что ничего не может с собой поделать. — Нет. Да нет же! Просто я не… не хотел, чтоб ты увидела меня… ну, когда…

— И куда только подевалось твоё красноречие, — вздохнула Ив и положила голову ему на плечо.

Лукас стоял, словно окаменев. Он хотел обнять её, но не мог поднять руки, они болтались вдоль тела, будто плети, их пощипывало ознобом у плеч.

— Не знаю, — сказал он наконец. — Ив, я думал, ты не захочешь видеть меня. Не захочешь со мной говорить. Что станешь… что с тобой?

— Ничего, — она отстранилась от него так же легко, как прижалась, и улыбнулась своей быстрой, смелой улыбкой. — Просто я тоже не в себе, разве ты не видишь?

— Ты простила меня?

— Что? — она снова улыбнулась, на этот раз рассеяно, и шагнула к столу, поманив его за собой. — Иди поешь. Мясо остыло, но тебе ведь не привыкать, верно? К тому же, если помнишь, я всегда была дрянной хозяйкой. И в замке у меня полный бардак.

— Я не заметил.

— Ты плохо смотрел, — сказала она очень мягко и опустилась в кресло, где сидела, пока он спал.

Лукас, помедлив, уселся напротив. Есть почти не хотелось, но он взял вилку и нож. Ив снова подпёрла ладонями лицо и смотрела на него, не сводя глаз. Он еле заставил себя шевелится под её пожирающим взглядом, в котором по-прежнему не было ни огня, ни блеска, только жгучий голод. Лукас опустил глаза и принялся пилить мясо ножом. Оно было жёстким, как невыдубленная кожа, и сталь противно скрипела о кость. Промучавшись с минуту, Лукас бросил приборы и заявил:

— Я так не могу.

— Я велю принести что-нибудь другое.

— Нет! Ив! Я так не могу. Посмотри на меня. Нет, не так. Ты мне не ответила. Ты простила меня? Да или нет?

— Ты приехал сюда, чтобы задать мне этот вопрос? — спросила она с сарказмом, но и вполовину не так ядовито, как можно было от неё ожидать. Лукас вновь почувствовал озноб. Он не знал, как себя вести. Если бы она была равнодушна, или холодно вежлива, или в гневе, или если бы с рыданиями бросилась ему на шею — он бы ей подыграл. На холодность ответил бы нежностью, на искренность — лестью, и они расстались бы, совершенно довольные собой, подтвердив ожидания друг друга, и готовые отпустить наконец эти глупые воспоминания юности и жить дальше, как жили.

Ему и в голову не могло прийти, что она этого не хотела.

— Я не знаю, что тебе сказать, — вырвалось у Лукаса. Ив коротко рассмеялась.

— Ты в самом деле изменился, мой дорогой. Прежде ты всегда это знал.

— Не смейся.

— Разве я смеюсь?

— Ты изменилась меньше, чем мне сперва показалось.

— А, так ты сперва решил, что я постарела?

— Я не сказал «постарела»!

— Но ты об этом думал, разве нет?

Он потянулся к ней через стол. Ив откинулась на спинку кресла.

— Не надо.

— Почему? Ты же подошла ко мне…

— Не знаю, зачем я это сделала. Ох, Лукас! Лукас Джейдри! Посмотри на нас! — она снова рассмеялась, но смех стих очень быстро. — Два дурака, которым столько друг другу нужно было бы сказать, если бы они встретились лет на десять раньше. Зачем ты приехал?

— Ты разве этого не хотела?

Её щеки запылали от гнева, и он проклял себя со своими птицеловскими замашками, которые не желали отпускать его даже теперь, даже здесь.