Somber - Fallout Equestria: Project Horizons

Я снова огляделась. Нигде не было видно незаконченных проектов. Или кусочков проволоки, разбросанных по полу. Никаких намеков на то, что здесь действительно кто-то жил много лет назад. Я оглянулась на Стигиуса, поймав его вопросительный взгляд, и вздохнула.

— Прости. Когда-то здесь жил один пони, который делал очень много таинственного. Я надеялась, что смогу найти здесь хоть какие-нибудь отв...

Почему я слышала музыку? Вдалеке и с помехами, словно плохую запись. Я медленно осмотрелась. Стигиус у верстака то и дело пропадал из поля зрения, сменяясь желтой фигурой, двигавшейся, словно призрак.

— Постой-ка... — пробормотала я, осторожно отойдя в угол мастерской. Чем дальше я отходила, тем больше пропадал Стигиус и сильнее проявлялся Голденблад. Я услышала душивший его хриплый кашель. На его лице была прозрачная пластиковая маска, а сам он левитировал перед собой отрезок серебряной проволоки. В конце концов, когда я оказалась прямо в углу, его изображение стабилизировалось.

Выглядел он ужасно. Весь покрытый бинтами, некоторые были пожелтевшими и грязными. Все же, несмотря на влажный хрип из легких, его магическая хватка не дрожала, когда он, словно глину, сплавлял стальные и золотые листья с серебряной проволокой. Радио на столе рядом с ним играло мелодию знакомого струнного инструмента.

— Профессор? — донесся мягкий женский голос со стороны двери, и, словно материализующееся привидение, возникла побитая черная единорожка. Её широко распахнутые серебряные глаза блестели слезами. На боку красовалась одинокая свеча. Она шмыгнула и потерла нос.

Он не поднял глаз от работы.

— Я... не профессор... больше нет... Псалм, — прохрипел он своим, будто булькающим голосом. Он повернулся к ней, медленно, словно каждое движение было для него агонией. Его взгляд сфокусировался на шмыгающей кобылке.

— Это не твоя... вина, Псалм.

Эти слова вызвали совсем другой эффект.

— Как вы можете так говорить? Это моя вина! За все это! — всхлипнула она и осела, повесив голову. — Если бы я... если бы они... О Луна, жаль, я не умерла вместе с остальными!

Он медленно поднялся, проковылял к свернувшейся калачиком кобылке, и, преодолевая чудовищную боль, обнял её.

— Это... не... твоя вина... — прохрипел он, затем зашелся в ужасном кашле.

— Я не должна была так поступать. Я... они сделали это из-за меня.

Он ответил ей короткими отрывочными фразами, которые я связала вместе.

— Не тебя стоит винить, Псалм. Только не за твою доброту. В случившемся в Литлхорне нет твоей вины, и ты не должна брать за это ответственность. — Она погладил её гриву. — Хотел бы я помочь тебе понять это.

Он держал её в своих копытах, пока рыдания не стихли.

— Ну вот... лучше? — Она кивнула и вытерла нос.

— А что насчет вас, профессор? — спросила она, обеспокоено нахмурившись. — Когда вы упали во время речи... Я так испугалась.

Он некоторое время пытался отдышаться, затем прохрипел:

— Мне осталось жить от силы месяц. Может быть два. Сама Луна помогает лечить мои повреждения легких. — Он улыбнулся и слегка пожал плечами, глядя отсутствующим взглядом. — Она хочет, чтобы я помог ей организовать её собственное правительство — сказал жеребец, они сдвинулись, сидя лицом друг к другу. Он говорил свесив голову. Тут он выгнулся и зашелся в кашле. Затем снял маску и некоторое время давился, из его рта показалась тонкая розовая струйка, которая, упав на пол, сразу же задымилась. Я вспомнила, как Глори пришлось отрезать защитный костюм, прикипевший к моей шкурке после встречи с розовым облаком, тут меня поразила мысль, откуда, собственно, у жеребца могли появиться такие раны. Псалм кинулась из комнаты и секундой позже вернулась с целебными зельями. Ему полегчало только после четырех бутылочек.

— Вам бы следовало отправиться в больницу, профессор, — пробормотала Псалм, глядя на шипящую розовую слюну.

Он не сразу ответил, видимо, стараясь сосредоточиться на дыхании.

— Будущее Эквестрии может быть лучше, если я не выживу, — наконец сказал он так тихо, что я еле расслышала.

— Что... но... — Её рог засветился, поднеся очередную бутылочку к его губам. Он выпил её, снова влажно закашлявшись. — Но почему? Вы же сказали, что нужны Принцессе Луне. Разве вы не хотите ей помочь?

Он так долго молчал, что мне показалось ответа и не последует. Но затем он произнес низким, хриплым голосом.

— Хочу. Даже больше, чем ты можешь себе представить, Псалм. Но она желает правительство столь же величественное и могущественное, как и у её сестры. Я могу обеспечить это. Такое возможно. Но я боюсь того, что ей потребуется для построения подобной власти. Я в ужасе, Псалм. В ужасе от того, что если я помогу ей достичь всего, что ей хочется, она уничтожит себя и Эквестрию.

Он замолчал, сплевывая очередную порцию розовой жидкости в пустую бутылочку, и откинулся на спину, восстанавливая дыхание. Глядя на потолок, он начал говорить.

— Теперь я вижу, Псалм. Её будут любить... но, в отличие от сестры, её также будут бояться. В её копытах будет сосредоточена вся власть Селестии, но у неё не будет нужды пользоваться ею. Ошибки... сомнения... неопределенность... именно они воцарятся с началом её правления, и не будет ничего, способного остановить их. Ничего, по меньшей мере, в течение нескольких веков. — Он вздохнул и закрыл глаза. Казалось, будто им овладело какое-то странное спокойствие, его голос обрел уверенность. — Словно я могу видеть каждое мгновение грядущего тысячелетия, великого, но в то же время ужасного и кровавого. Тысячелетие, полного кровопролития... смертей... предательства. История гарантирует это, события, бесконечным циклом созидаемые снова и снова по всему миру. Это будет кошмар, Псалм. Я ясно вижу это... будто это уже случилось и стало мифом. Прошлым. Сухим. Мертвым.

Он покачал головой и хриплым шепотом произнес:

— Я никогда ни в чем не был так уверен, Псалм, — его голос напоминал пар, бегущий по трубам, когда он говорил с нотками грустного смирения, — Поэтому я спрашивал себя, не будет ли лучше... милосерднее... не дать этому случиться? Попытаться обеспечить как можно более быстрый и неизбежный провал этой затее, чтобы спасти души и сердца как Эквестрии, так и Луны от этого мрачного будущего? Или я должен проявить смелость и постараться направить кровавую катастрофу в сторону пусть неизвестного, но благоприятного исхода? Что будут значить сотни... тысячи... миллионы погибших по прошествии тысячелетия и больше? Что такого в нескольких хладнокровных предательствах, если мы все будем много лет мертвы? — Он поежился, снова разразившись надрывным кашлем и выплевывая в бутылочку очередную порцию розовой мерзости, затем вздохнул. — Воистину, смерть была бы избавлением, хоть и трусливым, но все же избавлением от бесконечного количества вопросов, роящихся у меня в голове.