Андрей Голышков - Карта Саммона са Роха

— Где ты бродишь, Алу'Вер? — спросил его старец, стоявший в середине, между двух рыцарей; девушка и мальчик, она обняла его за плечи, вышли немного вперёд.

— Где мы, Таэм?

— Это место называется сеперомом, — старец обратил задумчивый взор вглубь зала. — А это наш несчастный народ, — промолвил он чуть погодя, — они спят, ждут наступления Сида Сароса.

— А я? Как я попал сюда? Почему вы здесь? Тэл'Арак, Сэт'Асалор?

Рыцари учтиво склонили головы.

— Сейчас не время объяснять всё это, Алу'Вер. — Таэм говорил так, словно размышлял вслух, а не отвечал на вопрос. — Ты нужен нам и чем скорее мы отыщем тебя, тем лучше будет для всех нас.

— Отыщите? Но я уже здесь.

— Это не так, ты спишь и видишь всё это во сне. Мы вызвали тебя для того чтобы ты смог вспомнить кем на самом деле являешься, и попытался освободиться.

— Не понимаю о чём вы? Что я должен сделать?

— Я не знаю. Пробовать, пытаться. Мы прилагаем массу усилий, чтобы найти тебя, но если ты со своей стороны предпримешь некоторые попытки освободиться, думаю, у нас получится гораздо быстрее.

Он пожал плечами.

— Я попробую… Кто этот милый мальчик?

— Это Предвестник, — сказала Латта, — он тоже ждёт тебя.

Мальчик улыбнулся ему.

— У него есть имя?

— Есть, но пока ты не с нами я не могу назвать его…

Когда он проснулся, Монола была рядом. Рейтрийка сидела на краю кровати, обхватив руками колени, и смотрела на него в слабом свете парящего под потолком светлячкового куба. Вейзо улыбнулся, Монола кивнула и что-то показала ему жестами:

Онталар сдвинул брови — он ещё не очень хорошо понимал её язык. В основном они общались при помощи специального деревянного лоточка с тонким слоем песка, водя по которому пальцем можно было быстро что-то написать и так же быстро разгладить и начать писать снова. Но не в постели же этим заниматься.

— Я не понял, — он потянулся за доской.

Монола игриво толкнула его руками в грудь, надула губки и показала новую фразу — её он понял.

«Ты видел сон?»

— Да?

«Страшный?»

— Нет. С чего ты взяла?

Монола замахала руками, изображая драку, после показала пальцами бегущего человека.

— Ничего страшного, — соврал он и коснулся её плеча. — Я не толкнул тебя во сне?

Она энергично покачала головой, волосы захлестнули её лицо, и Вейзо понял, что если хочет уйти, надо немедленно вставать и одеваться, а ещё лучше одеть Монолу.

Был полдень. Он стоял в тени раскидистого дерева, спиной грея шершавый камень подпорной стены, и наблюдал за Чернополосыми; пятеро стражей неспешным шагом прогуливающихся вдоль набережной и при помощи грубых окриков, а где надо, и тычками копий расчищающих проходы в кипящей людской круговерти. Он старался держаться в тени, как обычно, не мог позволить себе роскошь быть узнанным: чем реже он попадался на глаза другим, тем меньше на него обращали внимания. Вскоре процессия пересекла мост Орлов — стражи шли теперь по северном берегу канала.

Вейзо вышел из тени, и собрался было продолжить движение как звуки, исходившие от храма Форы, заставили его замереть. Воздух завибрировал от камертонов, возвещавших о начале службы. Такого он ещё никогда не слышал. Мысли его спутались, не говоря уже о чувствах, и он не заметил, как ноги, вопреки желанию, сами подвели его к храму.

Вейзо остановился лишь у лестницы и застыл, не решаясь сделать следующего шага. Он ещё ни разу не был, ни в одном храме.

«Зайди, раз пришел, нет там ничего страшного».

Каменные ступеньки тускло поблескивали влагой, недавно прошел легкий дождик, было свежо и сыро. По левую руку от него, на широкой посеревшей от времени лестнице расположилась целая ватага нищих. По правую, всего один — безногий на рваной тряпке, в ветхом, замызганном одеянии старичок. Возле подстилки, ступенькой выше, лежала латанная-перелатанная его шапка — булта, в чреве которой посверкивали несколько монеток. Не медных — серебряных, видано ли такое.

Последний шаг Вейзо не давался.

— Что, милок, грехи в храм не пускают? — спросил безногий, при виде окаменевшего в нерешительности онталара.

Вейзо сглотнул, смахнул испарину.

— Так может и не надо тебе?

Вейзо молчал, стоял потупившись, сверля взглядом щербатую ступеньку. Наконец он поднял голову и взглянул в ясные глаза, схоронившиеся в густой сети морщин, избороздивших лицо старичка-калеки.

«А что это я действительно», — подумал.

— Может и не надо мне…

Старичок смотрел на него выжидающе, с отеческой скорбью и пониманием, Вейзо не выдержал взгляда, отвёл глаз. Развернулся и…

Тут-то на него «нищета» и накинулась с воем да причитаниями, предвкушая поживу:

— Отец родной!

— Облагодетельствуйте медячком, сиорий.

— Дай, денежку, дай! На удачу… Есть же у тебя, вижу. Ты не обнищаешь, я не разбогатею! Ну дай! Да-а-ай! — Прытче других загарцевал пред ним однорукий в длинной шерстяной накидке синюшный мужичонка, жуликовато бегая глазами. Падал на коленки, тянул единственную руку подслеповато щурясь, тряс ладонью: — Дай, денежку, дай!

Прицепился хуже репья.

Вейзо отдёрнул руку, огляделся — никто кроме побирающихся не обратил на него никакого внимания. О том, что бы зайти в храм теперь не могло быть и речи.

Подскочил дурачок-юродивый, подпрыгивая и потрясая руками.

— А я знаю кто ты! Знаю! Знаю! Ты стой, не уходи. Послушай меня…

— Отстань, у меня ничего нет. — Вейзо одёрнул руку, взглянул в шальные глаза малоумка.

— Да погоди, чего скажу! Пра-а-а-авду!!! Слушай правду. Слу-у-ушай! — затянул было юродивый, но голос его потонул в оглушительном гуле камертона. Резкий звук поплыл по площадке, заполняя пространство и прекращая разговоры. Звон переливался, долго продолжаясь эхом, вырываясь за пределы храма и разносясь по всем Ручейкам.

Вейзо потер лоб, внезапно у него разболелась голова. Он повернулся и пошел прочь.

— Стой! Стой Алу'Вер, стой, кому говорят! — диким, отчаянным воплем взметнулся над площадью глас блаженного, когда гул храмового камертона пошел на убыль.

Вейзо встал как вкопанный, чувствуя на себе пристальные взгляды нищих, и не только. Поначалу ему показалось, что он ослышался.

— Что ты сказал?

Но юродивый уже отвернулся от него, плясал, подпрыгивая и оббивая шапкой колени. Тряс головой, вскидывал руки и хохотал. Не смеялся — ржал, громко, заливисто — лошадь любая позавидует.

— Дай денежку, Алу'Вер, дай! — снова загнусавил, клянча подачку однорукий его дружек. — Ты ж страсть какой богатый! Ха-ха-ха!

— Погодьте-ка, а я его кажись знаю… Да! — послышался голос справа, — Это Вейзо Ктырь, за него сам Диро Кумиабул награду положил.

Толпа зашевелилась, загудела пуще прежнего.