Андрей Кречетов - Воля твоя (СИ)

— Да рассохнитесь нити!

И в тот же миг передо мною возник слуга небес, отточенным до крайности орудием распоров терзающие меня веревки.

— Это, — ангельским голоском пропел он, невероятной красоты кинжалом в прекрасной ладошке указывая на ужасное побоище, — в благодарность за мое спасение. А это за громадную шишку на моей голове!

То, что произошло следом, перевернуло мой мир. В прямом смысле. Я чуть не свалился от удара той пощечины, второй раз за короткое время почти оглохнув от его звона.

— Очухался?

Передо мною стояли люди, много людей, участливо глядящие на меня. Все мне незнакомые. За исключением одного…

— Ах ты тварюга! — В сердцах воскликнул я, на короткий миг безумным взглядом остановившись на том лице, в ужасе отпрянувшем подальше.

Я дико дернулся, игнорируя в один момент выставленное в мою сторону оружие, и хватая присосавшегося к ноге засранца за шкирку и со всей силы прикладывая его об стол. Однако понимая, что этим я себе душу ни в коем случае не отвел, схватил уже двумя руками, впечатав в стену.

— Что? — Рявкнул я на моих притихших спасителей, ошалело уставившихся сначала на меня, а потом на выкинутую мною прочь гадость. — Что это еще за мерзость такая?!

— Вообще-то это амбицианский крот, — с задумчиво-отрешенным взглядом откликнулся один, — до безобразия дорогое существо среди безумных коллекционеров. Его цена на рынке, без преувеличения, достигает заоблачных высот, сравниваясь с примерной ценой из конюшни самого императора.

Я посмотрел на ярко-красное пятно на стене, потом на разодранную до мяса ногу. И снова на пятно на стене.

— Ну значит, я только что убил скакуна из императорской конюшни, — злобно заключил я, ни капли не жалея о содеянном.

Все как-то хором вздохнули, отчего я почувствовал просто жгучий стыд. Однако ощущений от пострадавшей ноги было достаточно, чтобы чувство удовлетворенности вновь во мне возглавенствовало.

— Еще раз спасибо, Винни, — пролепетала ночная дева, встав на носочки и чмокнув в колкую щеку высокого дородного дядьку, видимо, бывшего главарем виртуозно выручившей меня ватаги.

— Не за что, милая, — зарделся щеками он, задорно хлопнув женщину по причинному месту. — Ты ведь не думаешь, что теперь ты моя должница? Нет?

— А то ты не хочешь заиметь в должниках меня! — Засмеялась она.

— Естественно, хочу! Потому и спрашиваю!

Тут уже довольно заухмылялись все, с самым понятливым видом заиграв в гляделки.

— Потом встретимся и все обсудим с тобою, Винни. Наедине. Надеюсь, ты все поймешь и простишь бедной вдовушке ее небольшой долг.

Внушительный Винни совершенно не был против. Как и все остальные, завистливо глянувшие в его сторону. Не прощаясь, они всей громко гомонящей толпой двинулись прочь.

— Надеюсь, у них не будет проблем с городскими властями?

— У градоначальника-то? — Подняла оставшаяся женщина брови. — Не думаю.

В горле вдруг запершило от неожиданности.

— Тогда что это сейчас было?

— Моя просьба, — коротко бросила она, присаживаясь передо мною на колени. — Болит?

— Болит, но надеюсь, быстро пройдет — на мне все заживает, как на собаке.

— Ты и похож на пса: весь всклокоченный, сутулый, словно в любой момент ожидаешь нападок, борода разноцветная и во все стороны. Тебе бы привести себя в порядок, — бормотала она, занимаясь моим небоевым ранением. Подумать только, мне разодрало ногу целое состояние, оформленное в мелкое агрессивное существо. — Да и взгляд у тебя такой дикий, однако не жестокий, хотя временами проскальзывает и кое-что искреннее.

Я удивленно покачал головой.

— И это ты меня характеризуешь уже спустя полчаса знакомства? Не рановато ли?

— Скажешь, сказала что-то не то?

— Я не знаю, со стороны виднее.

— Именно, виднее. Таких как ты, я уже встречала. И не раз. Поверь мне, получаса достаточно, чтобы еще лучше узнать человека, а тут просто первое впечатление. Если бы ты спросил, то я бы сказала, что ты пережил что-то тяжелое, такое, что не каждый переживет, и что сказать об этом ты никому не посмеешь. Что еще? Тебе тяжело, ты никому не доверяешь, даже себе через раз. От всего пытаешься отказывать, ни к чему особенно не цепляться и не привыкать. Боишься уз, всеми силами гоня их от себя, терпеть не можешь странствия. Да… Я многое еще могла бы сказать, если бы ты спросил. Однако ты не спрашивал.

Я тихонько улыбнулся собственным мыслям.

— Чего молчишь?

— Потому как мне нечего сказать.

Женщина остановилась на несколько мгновений, взглянула мне в глаза и, увидев там что-то, сокрушенно покачала головой.

— Готово, — произнесла она, поднимаясь. — На первое время сойдет, но потом тебе лучше обратиться к лекарю.

— Обязательно, — серьезно кивнул я ее словам.

Моя спасительница уходила, напоследок помахав мне ухоженной ладошкой. Я благодарно откликнулся в ответ, продолжая следить за нею взглядом. Странно получилось: я спас ее, а она в благодарность спасла меня. Но с другой стороны, не влезь я тогда, о моем местонахождении в Самаке никто бы так и не узнал, и всего сегодняшнего приключения бы просто не существовало. Из одного плавно вытекло второе, хотя если бы мне дали шанс все переиграть, я поступил бы ровно также.

Она уже ушла, и я забыл, как выглядел ее силуэт. И в голове настойчиво плясала одна мысль: ведь я так и не узнал ее имени.

Единственный выход из города — через ворота. Самака не тот населенный пункт, где царствуют тайные тропы и канализационные пути, чтобы можно было воспользоваться сомнительными услугами преступной братии. Говорят, преступники часто возвращаются к месту своего преступления — это глупо и сентиментально, однако может статься, что действенно.

Два раза молния в одно и то же место не бьет, подумал я, оттаскивая оглушенного доскою крестьянина к его телеге и снимая с него одежду. Он был старше меня на пару десятков лет, но такой же грязный и неопрятный. В любом случае, стоило попробовать, так как запряженный в телегу осел никакого различия между нами не обнаружил. Пробурчав что-то не особо прислушивающемуся стражу на воротах, я, понукая словно вообще не замечающее ничего вокруг животное, покинул Самаку.

Конь оказался мне явно не рад. Просто рвал и метал при моем приближении, прожигая плешь в куртке только лишь яростным взглядом. Мне кажется, или раньше его глаза не выглядели столь выпученно-алыми?

Намертво привязанный к дереву, он бесился в окружении трех издохших волков, сверкая на боках свежими ранами и царапинами. И очень, очень плотоядно скалился моему приближению. А я неуверенно топтался на месте, лихорадочно подбирая слова и выстраивая в голове манеру поведения, — с кем! — со вкорне обидевшимся конем. Что поделать, я даже не предполагал, что мне доведется увидеться с ним вновь, а о том, чтобы вообще вернуться сюда, не смел и подумать.