Ольга Зима - Тёмное пламя

— Хорошо-хорошо! — еле поднимает руку Дей. Потом все же обратно падает на землю. — Что же так тяжело-то!

— Они еще и усталость от Окна на нас сбросили. Я им это припомню, — ворчит Бранн, опираясь на локоть, но уже куда более спокойно.

— Зато пропустили?

— Да. Пока да.

— Бранн, они говорили про пески и волны. Что за напасть? И они… даже не представились! — негодует волк.

— Просто Дей, ты разве спросил их? — недоуменно шевелит ушками Бранн. — С чего бы им представляться? А все неприятности — по мере дороги. Дай передохнуть, а то и говорить устану.

— Проще было драться с Трясиной, чем понять все правила неблагих, — вздыхает Дей.

Да, мой Дей, я согласен с тобой.

И… я понял, что не так с младшей принцессой. Мне холодно, а хвост сворачивается в спираль. Этого не может быть, это невозможно и небывало среди ши: неблагих и благих…

Милая младшая сестра Бранна — красивая девочка с пепельными волосами и печальным взглядом ясных глаз — слепая.

Мой Дей, неблагой же сказал, дальше — никаких остановок! Так что полдня передышки — небольшая потеря, не злись, не сходи с ума. Да вы и вздремнуть успели, и поесть, и даже ополоснуться в чистом ручье, который ты нашел первым, озадачив остроухого и длинноносого Бранна. Нет, вовсе не шутка. Хоть иногда, но это нужно делать.

Фуф! Не шутить, а отдыхать!

Все-таки волки — вредные. Вредные и нюхливые создания.

И восстанавливаются быстрее прочих. У тебя не только раны затянулись розовой кожицей, но и трещины в ребрах схватились. Думаешь, я не знаю? Я многое знаю о твоем теле… Нет, об этом не стоит, прости, прости, мой Дей. Да, ты ей тоже снишься.

А знаешь, Бранн бормотал что-то тихонько перед вашим недолгим отдыхом, потирая плечо и прилаживая ободранный висок. Кажется, ему недостаточно захотеть исцелиться, нужно еще сказать слово. Может, магия благих больше внутренняя, а неблагих — внешняя? Нет, у вас не магия, у вас нет магии. Да, мой Дей, разница наверняка глубже.

Тебе неинтересно? Так потормоши нашего поручителя, он куда больше меня знает о темных землях.

— Бранн, а Бранн! — Дей, лежа на спине, проводит вытянутыми руками по травам, словно птица в полете.

— Чего тебе, о неугомонное порождение благого мира? — не слишком довольно отвечает неблагой; тоже лежа, не поворачивая головы, утопая в мелких белых цветах.

— Тот, старший — ваш король, да? — еще сказал…

Дей недоговаривает то, что ему мнится неприятным для собеседника, Бранн предпочитает уклоняться от прямого вопроса. Ох уж эта парочка!

— Мои братья короли оба. Они много чего сказывают, если ты заметил. Это свободный двор, — Бранн хмурится и садится, подбирая ноги под себя. Как птица в гнезде!

Заметив усмешку на лице Дея, опускает уголки длинных губ:

— Да, да! Каждый свободен делать, что хочет. Говорить, что хочет! И сдохнуть, где пожелает.

Не надо фыркать в ответ на подобное представление о свободе! Мой волк, прояви уважение к традициям чужих домов и дворов! И где твоя хваленая выдержка?

Не отвечает. Тоже садится, проверяет двуручник и кинжал. Бранн подтягивает потуже ремень, расправляет куртку, пошитую из разномастных кусочков материи.

— Он сказал, я не знаю, кто ты! — не успокаивается мой волк.

— Как только пойму, кто я… — неблагой на миг застывает, переставая запихивать в свой мешок невероятное количество вещей, — так и быть, обязательно поделюсь с тобой этим откровением, — и вновь складывает свои пожитки.

Мой Дей, ты не можешь решить, дразнится Бранн или просто говорит о другом, умалчивая о главном? Глаза. Посмотри в глаза. Они у него без фей, и такие честные, что сразу понятно — он не то, чтобы не хочет — он не может ответить.

— Как зовут твоих братьев-королей?

— Как зовут другие, не знаю. Давно не был при дворе!

Мой Дей, не злись, не злись. Ничего, что неблагой отвечает не то, что ты желаешь услышать. Может, ты рычишь слишком громко?

— Зануда первый и зануда второй! — радует Бранн уже известными прозвищами и радуется сам.

Феи сияют, он прищуривается, приопуская веки с ресницами: длинными, как и все на его лице. Договаривает скромно:

— Так зову их я.

— Скажи хоть имя своей сестры!

Вот тут изумрудные малютки явственно гневаются, а потом и вовсе пропадают. Бранн закрывает выцветшие глаза, но все же отвечает. На выдохе, столь тихо, что расслышать его может лишь волк:

— Линнэт… — и добавляет, вскидывая подбородок, распахивая вновь ярко-зеленые глаза, с внезапным озорством и даже вызовом: — Мне отвернуться или ты обернешься и так? Кто быстрее до моря?!

— Ты не успеешь за мной! Не очень-то я это люблю, но, если нужно… можешь поехать на мне-е-р-р! — встряхивается Дей от носа до кончика хвоста и рычит уже волком.

— Благо-о-ой! — укоризненно качает головой Бранн.

Протягивает ладонь к черной лобастой морде с янтарными глазами… это опасно, очень!

Волк отшатывается и щерится.

— Не суди о том, чего не знаешь, — скрипит Бранн. — И не вздумай отстать!

Мой Дей, ты оборачиваешься быстро, но хоть миг тебе нужен. Бранн же просто пропадает, а на пригорке сидит черно-серая ворона. Странная, встрепанная, как сам Бранн, с налипшей ягодкой клюквы слева от клюва.

Неблагой, хоть приглаживай перья, хоть не приглаживай, краше не станешь! Ох, показывать язык молодому волку, тряся крыльями, плохая затея!

Мой Дей, перья Бранна притягательны, но не надо хватать его за хвост, даже понарошку! Ему же еще лететь и лететь. Да что вы прямо как дети!..

Волк рычит, Ворона каркает. Легко уворачивается от зубастой волчьей пасти, взлетает, роняя перо. Был бы Бранн в образе человека, вздохнул бы и ударил руками по бедрам.

Птица устремляется вперед. Оглядывается на Дея, летит всё быстрее и быстрее…

Ворона и волк несутся наперегонки по огненной дороге. На редких привалах пьют из чистых холодных речушек. Ночевать тут нельзя, и хотя Бранн не объясняет, почему, верится. Путь длится весь день и всю ночь, и еще один день через леса, поля и предгорья, ненамного отличающиеся от наших. Деревья повыше, породы незнакомы, да и только. Одно солнце, одно небо на всех. И одна земля. Благая ли, неблагая, какая разница?

Вечером второго дня дорога уходит налево, в горы, словно изломанные чьей-то гигантской злой рукой, а мы поворачиваем направо, к яростной слепящей воде, край которой становится видно на самом горизонте.

Она все ближе, переливается от лазури до бирюзы, и столь чиста, что замирает сердце. Синеву моря и ядовито-желтые чешуйки солнца оттеняет горный хребет, словно окрашенный киноварью, тянущийся вдоль пустынного берега на многие лиги.

Благой и неблагой останавливаются на миг, переглядываются и мчатся вновь, уже на пределе сил. Добравшись до воды, падают на причал, далеко уходящий в море, уже в облике ши.