Энн Райс - Талтос

«Выпей, это сладко», — повторила ведьма.

«Да, — согласился я. — Я чувствую запах меда».

И пока я смотрел на чашу и думал, что не стану пить ни капли, я видел ее улыбку. Я улыбнулся в ответ и вдруг понял, что подношу чашу к губам, и неожиданно сделал из нее большой глоток. Я закрыл глаза.

«А что, если… — прошептал я. — Что, если здесь действительно колдовство?»

Мне было немножко смешно, и я уже уплывал куда-то.

«А теперь ложись со мной», — сказала она.

«Ох, ради тебя самой, нет!» — ответил я, но она уже снимала с меня меч, а я позволил ей сделать это.

Отойдя лишь для того, чтобы запереть дверь хижины, я упал на постель и притянул к себе ведьму. Я снял с нее блузку, обнажив груди, и подумал, что мог бы зарыдать от одного их вида. Ах, молоко Талтосов! Как мне его хотелось! Но она не была матерью, эта ведьма, у нее не могло быть молока, ни нашего, ни человеческого. Но грудь, ее нежная грудь… Как мне хотелось прижаться к ней, кусать соски, потягивать их, облизывать…

Ну, от этого же ничего с ней плохого не случится, подумал я, а когда ведьма стала горячей и влажной от желания, положил пальцы на ее тайное пушистое местечко и заставил ее содрогнуться всем телом.

Я принялся ласкать ее языком. Стал целовать ее и прижимался к ней. Кожа у нее была упругой, молодой и пахла свежестью. Мне нравился звук ее тихих вздохов и то, как моя щека ощущала ее белый живот, и то, как выглядели волосы в нижней части ее живота, когда я снял с нее юбку: они были рыжими, как и волосы на голове, пылающие, слегка вьющиеся.

«Прекрасная, прекрасная ведьма», — прошептал я.

«Возьми меня, король Эшлер», — сказала она.

Я впился в ее грудь, заставляя свой мужской орган страдать, думая, что не стану убивать ее… Она просто глупа, но это не стоит смерти. Но она сама завела мой пенис между своих ног, прижала его к волоскам — и вдруг, совершенно внезапно, как это бывает со многими мужчинами, я решил, что раз уж она действительно этого хочет, я должен сделать то, о чем она просит.

И я вошел в нее, с силой, так же, как это сделал бы с женщиной Талтос, и навалился на нее… Она пылала, и всхлипывала, и взывала к духам, чьих имен я не знал.

И сразу все кончилось. Она сонно посмотрела на меня с подушки. На губах играла победная улыбка.

«Выпей. И иди в пещеру».

Она закрыла глаза, засыпая.

Я осушил чашу до дна. А почему бы и нет? Я уже зашел слишком далеко. И что, если в той темноте что-то есть — некая последняя тайна моей земли в Доннелейте? Бог знает, какие испытания, боль и, возможно, разочарования таит будущее…

Я выбрался из постели, снова надел пояс с мечом, тщательно все застегнул, чтобы быть готовым на случай опасности, а потом, взяв примитивный кусок воска с фитилем, который ведьма держала под рукой, я зажег фитиль и через потайную дверь вошел в пещеру.

Я шел все дальше и дальше во тьме, поднимаясь вверх, нащупывая дорогу вдоль земляной стены, и наконец добрался до прохладного открытого места и оттуда где-то вдали увидел слабый свет, сочившийся из вешнего мира. Я был над главным входом в пещеру.

Я пошел дальше. Свет двигался впереди меня. Вдруг я остановился. Я увидел черепа, таращившиеся на меня. Длинные ряды черепов! Некоторые из них были такими старыми, что почти рассыпались в прах.

Я решил, что это место захоронения народа, который оставляет только головы умерших и верит, что через эти головы с ними будут говорить духи, если знать, как к ним обратиться.

Я велел себе не глупить и не пугаться. И в то же время почувствовал себя удивительно ослабевшим.

«Это все варево, что ты выпил, — прошептал я. — Сядь и отдохни».

Так я и сделал. И прислонился к стене слева от себя, глядя в большую пещеру со множеством масок смерти, ухмылявшихся мне.

Примитивная свеча выпала из моей руки, но не погасла. Она легла на землю, но когда я попытался дотянуться до нее, то не смог.

Потом я медленно поднял взгляд и увидел Жанет.

Она шла ко мне через пещеру, полную черепов, двигаясь медленно, как будто была не реальной, а тенью из сна.

«Но я не сплю», — громко произнес я.

Я видел, как она кивнула и улыбнулась. И подошла к слабо горевшей маленькой свече.

На Жанет было то же самое розовое свободное платье, что и в тот день, когда ее сожгли, а потом я, к собственному ужасу, увидел, что шелк проеден огнем и что сквозь прорехи видна белая кожа Жанет. А ее длинные светлые волосы обожжены и почернели на концах, щеки испачканы пеплом, как и босые ноги и руки. И все же она была жива, жива и стояла рядом со мной.

«Что, Жанет? — спросил я. — Что ты хочешь сказать мне теперь?»

«Ах, но что ты скажешь мне, мой возлюбленный король? Я последовала за тобой от большого круга на южной равнине в Доннелейт, а ты уничтожил меня».

«Не проклинай меня, светлый дух, — попросил я. И встал на колени. — Дай мне то, что поможет всем нам! Я искал дорогу любви. А она оказалась дорогой к гибели».

Лицо Жанет изменилось, сначала на нем отразилось удивление, а потом понимание.

Она перестала улыбаться и, взяв меня за руку, произнесла слова так, словно они были нашей общей тайной:

«Должен ли ты искать новый рай, милорд? Должен ли ты возводить новый монумент вроде того, что мы навеки воздвигли на той равнине? Или ты должен найти новый танец, настолько простой и полный грации, что все люди мира смогут его танцевать?»

«Танец, Жанет, я думаю. И наш мир тогда станет единым живым кругом».

«А сочинишь ли ты песню настолько нежную, что ни один мужчина или женщина любого рода не сможет ей противиться?»

«Да, — сказал я. — И такая песня будет звучать вечно».

Лицо Жанет посветлело, губы приоткрылись. С видом легкого удивления она снова заговорила:

«Тогда пусть с тобой будет это проклятие».

Я заплакал.

Она терпеливым жестом велела мне успокоиться. А потом прочитала это то ли стихотворение, то ли песню — мягко и быстро, как все Талтосы:

В пещере стало темнее, маленькая свеча догорала, а Жанет снова улыбнулась и с легким прощальным жестом исчезла без следа.

Казалось, произнесенные ею слова навеки врезались в мою память, как будто их вырезали на плоских камнях круга. И я их видел, я их ощущал постоянно, хотя даже отзвуки ее голоса уже растаяли.