Энн Райс - Талтос

— И ты его убил.

— Собственными руками, как всегда. Это произошло быстро. Он не слишком страдал, и я там видел многих других. Но никто из них не знал, кто я. Так что тут можно сказать? Продажность почти на самой верхушке, возможно даже именно там, но знание не расползлось на все уровни. А если и просочилось, то в каком-то запутанном виде. Они не узнают Талтоса, когда его видят, хотя это дает им отличную возможность изучить экземпляр.

— Экземпляр… — повторил Сэмюэль. — Я хочу вернуться в горную долину.

— Разве ты не хочешь помочь мне, чтобы твоя долина оставалась нетронутой, чтобы твои противные маленькие друзья могли танцевать и играть на волынках, убивать ничего не подозревающих людей и вываривать в котлах жир из их костей?

— Ты очень груб.

— Вот как? Ну, может быть.

— И что мы теперь будем делать?

— Я не знаю, каков следующий шаг. Если Юрий не вернется к утру, полагаю, нам придется переехать отсюда.

— Но мне нравится «Кларидж», — проворчал Сэмюэль.

Он опрокинулся на спину и, едва коснувшись головой подушки, закрыл глаза.

— Сэмюэль, освежи мою память, — попросил Эш.

— Насчет чего?

— Что такое силлогизм?

Сэмюэль засмеялся:

— Освежить память? Да ты никогда и не знал, что такое силлогизм. Что ты вообще знаешь о философии?

— Слишком много, — сказал Эш.

Он пытался сам вспомнить. Все люди — животные. Животные свирепы. Следовательно, все люди свирепы…

Эш ушел в спальню и улегся на кровать.

На мгновение он снова увидел ту ведьму с прекрасными волосами, возлюбленную Юрия. Он представил себе, как ее обнаженные груди нежно прижимаются к его лицу, а ее волосы при этом накрывают их обоих, как некая роскошная мантия.

А потом он вдруг заснул. И ему снилось, что он шел через музей кукол в его собственном здании. Мраморные плитки только что отполировали, и он мог видеть все оттенки цвета и то, как эти оттенки меняются в зависимости от того, какой цвет находится рядом с ними. И все куклы в стеклянных витринах запели — современные, древние, гротескные, прекрасные… Французские куклы танцевали, и подолы их маленьких платьев раздувались при этом колокольчиками, а круглые личики сияли радостью. Величественные куклы Бру, его королевы, его самые драгоценные королевы, пели высоким сопрано, и их картонные глаза блестели в люминесцентном свете. Эш никогда не слышал подобной музыки. Он был счастлив…

«Сделай кукол, которые умеют петь, — подумал он во сне. — Кукол, которые умеют петь по-настоящему… Не как те старые, плохие механические игрушки, но кукол с электронными голосами, которые будут петь вечно… А когда настанет конец света, эти куклы будут по-прежнему петь в руинах».

— Никаких сомнений, — сказала доктор Залтер. Она положила на край стола папку из манильской бумаги. — Только случилось это не шесть недель назад.

— Почему вы так говорите? — спросила Мона.

Она ненавидела эту маленькую смотровую комнату, потому что в ней не было окон. От этого Моне казалось, что она задыхается.

— Да ведь срок у вас уже почти три месяца, вот почему. — Доктор подошла к смотровому креслу. — Вот, хотите сами проверить? Дайте мне руку.

Мона позволила доктору взять ее за запястье и положить ладонь на ее собственный живот.

— Нажмите посильнее. Чувствуете? Это ваш малыш. Почему, как вы думаете, вы уже носите такую свободную одежду? Вам уже не вытерпеть ничего тугого вокруг талии, так ведь?

— Послушайте, эту одежду купила мне тетя. Она там и висела, ну, там много чего висело… — Что это было такое?.. Ах да, хлопок, что-то черное для похорон, нечто изящное, к чему прилагались черно-белые туфли на высоком каблуке, со шнуровкой… — У меня не может быть такого срока, — заявила Мона. — Это невозможно.

— Вернетесь домой — проверьте свои записи, Мона. Я не ошибаюсь.

Мона села и спрыгнула с кресла, расправила черную юбку и быстро надела изящные туфли. Их не нужно зашнуровывать или расшнуровывать, хотя если бы тетя Гиффорд увидела, как Мона всовывает вот таким образом ноги в столь дорогую обувь, она бы завизжала от ужаса.

— Ладно, мне надо идти. Меня ждут на похоронах.

— Это не тот несчастный, что женился на вашей кузине, тот, которого сбила машина?

— Да, тот самый несчастный. Послушайте, Аннелле. Можем мы сделать такой тест, который позволяет увидеть плод?

— Да, и он подтвердит то, что я вам говорю: у вас не меньше двенадцати недель. А теперь послушайте, вы должны принимать все те добавки и витамины, что я вам даю. Тринадцатилетнее тело не готово к родам.

— Ладно, я хочу сразу назначить время теста, чтобы мы могли посмотреть на него. — Мона двинулась к двери и уже взялась за ручку, но остановилась. — Хотя, если подумать… Лучше не надо.

— А в чем дело?

— Не знаю. Давайте оставим пока все так, как оно есть. Эти тесты уж очень пугают, да?

— Бог мой, да вы побледнели!

— Ничего подобного! Я просто собираюсь упасть в обморок, как дамы в фильмах.

Мона вышла, миновала маленькую, устланную коврами приемную и открыла дверь, хотя доктор ее окликала. Дверь тяжело захлопнулась, и Мона быстро промчалась через стеклянный вестибюль.

Машина ждала ее у тротуара. Райен стоял рядом с ней, сложив руки. Одетый по случаю похорон в темно-синий костюм, он выглядел почти так же, как всегда, вот только глаза у него повлажнели и он явно очень устал. Он открыл перед Моной дверцу.

— Ну и что сказала тебе доктор Залтер? — спросил Райен.

Он обернулся, чтобы окинуть Мону заботливым взглядом.

Моне, вообще-то, хотелось, чтобы все перестали таращиться на нее.

— Что я беременна, это точно, — ответила Мона. — И все в порядке. Давай поскорее уедем отсюда.

— Мы уже едем. Ты что-то как будто несчастна? Может быть, начинаешь понимать понемножку.

— Конечно я не несчастна! С чего мне быть несчастной? Я просто думаю об Эроне. Майкл или Роуан звонили?

— Пока нет. Они, наверное, сейчас спят. А в чем дело, Мона?

— Райен, остынь, ладно? Меня все постоянно спрашивают, в чем дело. Да ни в чем! Но все происходит как-то… ужасно быстро.

— У тебя совершенно необычное выражение лица, — заметил Райен. — Ты выглядишь испуганной.

— Ай, я просто пытаюсь представить, каково это будет. Мой собственный ребенок. Ты уже всем сказал, так ведь? И не надо проповедей и лекций.

— Да это и не нужно, — ответил Райен. — Ты назначенная наследница. Никто ничего тебе не скажет. Если бы кто-то и решился, так разве что я. Но я не собираюсь произносить всякие правильные слова, обычные предостережения и прочее.

— Вот и хорошо, — сказала Мона.

— Мы так много потеряли, а теперь появится новая жизнь, как вспышка пламени. Мне хочется обнять ее и защищать.

— Ты сам не свой, Райен. Ты действительно устал. Тебе необходимо отдохнуть.