Энн Райс - Талтос

Он увидел Талтоса с седыми волосами.

«Мудрые, добрые, знающие» — так их называли. Никто никогда не говорил «старые». В те времена, когда весна на острове была теплой, а фрукты сами падали с деревьев, это слово не произносил никто. Даже в горной долине никогда не звучало слово «старый», но все знали, что те, у кого были белые волосы, жили дольше всех, знали самые давние истории…

— Идем туда, послушаем историю…

На острове можно было выбрать того седовласого, которого ты хотел послушать, — потому что они сами не желали выбирать, — и сесть рядом, слушая, как избранный тобой поет, или говорит, или читает стихи, рассказывая самое давнее из того, что мог припомнить. И там была седовласая женщина, певшая нежным высоким голосом, и ее взгляд всегда был устремлен в море. Эшу очень нравилось ее слушать.

Но сколько же времени, сколько десятилетий может пройти до той поры, когда его собственные волосы поседеют окончательно?

Впрочем, он знал, это может случиться, и очень скоро. Время само по себе тут ничего не значило. А седовласых женщин вообще было очень мало, ибо рождение детей способствовало их скорому увяданию. Правда, об этом никто не говорил, но все знали.

Седовласые мужчины были энергичны, любвеобильны, удивительно прожорливы и всегда готовы предсказать будущее. Но седовласая женщина была хрупкой. Такой ее сделало рождение детей.

Ужасно было вспоминать такие вещи, да еще так внезапно, так отчетливо. Возможно, это была еще одна магическая тайна, связанная с белыми волосами? Может быть, они заставляли вспоминать все с самого начала? Нет, не это… Дело было просто в том, что когда-то — Эш уже и не помнил, как давно, — ему казалось, что он будет приветствовать смерть с распростертыми объятиями, но теперь он ничего похожего не ощущал.

Его лимузин пересек реку и теперь мчался к аэропорту, упорно прорываясь сквозь бешеный ветер. Лимузин был большим, тяжелым и прижимался к скользкому асфальту.

Воспоминания продолжали тесниться в голове Эша. Он был уже стар, когда всадники примчались на равнину. Он был стар, когда видел римлян в битве у стены Антонина [2] Стена Антонина — пограничная стена длиной 8,5 км, возведенная в 142–158 гг., во времена завоевания Британии римлянами, по приказу римского императора Антонина Пия между рекой Клайд и заливом Ферт-оф-Форт. Фрагменты стены сохранились до наших дней. , когда смотрел из кельи святого Колумбы [3] Колумба (ок. 521–597) — кельтский монах, миссионер, апостол северных и южных пиктов в Шотландии. на высокие утесы Айоны… [4] Айона — остров в составе Гебридских островов у берегов Западной Шотландии. В 563 году Колумба построил здесь церковь и основал монастырь, в стенах которого впоследствии и скончался. Именно на острове Айона он впервые был объявлен святым.

Войны. Почему они никогда не уходят из его памяти, а выжидают там во всем своем величии, совсем рядом с нежными воспоминаниями о тех, кого он любил, о танцах в горной долине, о музыке? Всадники спускаются вниз на зеленые земли, темная масса разливается, как чернила, по мирной картине, а потом их ушей достигает низкий рев и клубы дыма поднимаются бесконечными облаками…

Он внезапно очнулся.

Маленький телефон звонил. Эш схватил его и сорвал с черного крючка.

— Мистер Эш?

— Да, Реммик?

— Я подумал, вы захотите это знать, сэр. Там, в отеле «Кларидж», знакомы с вашим другом Сэмюэлем. Они уже подготовили для него его обычный номер на втором этаже, угловой, с камином. И они ждут вас. Кстати, мистер Эш, им тоже неизвестна его фамилия. Похоже, он никогда ее не называет.

— Спасибо, Реммик. Помолись немножко. Погода весьма переменчива и опасна.

Он повесил трубку, не дожидаясь, когда Реммик примется за свои обычные предостережения. «Ему не следовало говорить ничего подобного», — подумал Эш.

Но вот что было воистину изумительным: в «Кларидже» знали Сэмюэля. Представить сложно, что они к нему привыкли… Когда Эш в последний раз видел Сэмюэля, рыжие волосы его друга были спутанными и растрепанными, а лицо изрезали такие глубокие морщины, что глаза стали почти не видны, хотя время от времени вспыхивали и светились, как осколки янтаря в мягкой темной плоти. В те дни Сэмюэль одевался в лохмотья и носил на поясе пистолет. Он походил на маленького пирата, и люди на улице расступались перед ним, предпочитая обойти его стороной.

«Они все меня боятся, — жаловался Сэмюэль. — Я не могу оставаться здесь. Посмотри, они сейчас боятся даже больше, чем в давние времена…»

А теперь он стал своим в «Кларидже»! Неужели он теперь заказывал костюмы на Сэвил-роу? Неужели теперь на его грязных кожаных башмаках нет дыр? И он отказался от пистолета?

Машина остановилась, и Эшу пришлось приложить силы, чтобы открыть дверцу. Шофер бросился ему на помощь, а ветер колотил его снегом.

Тем не менее этот снег был так хорош и так чист до того, как ударялся о землю… Эш встал, на миг ощутив скованность во всех суставах, а потом поднял руку, чтобы защититься от мягких, влажных снежинок, летевших прямо ему в глаза.

— Вообще-то, все не так уж плохо, сэр, — сказал Джейкоб. — Мы можем взлететь меньше чем через час. Но вам лучше подняться на борт прямо сейчас, сэр, будьте любезны.

— Да, спасибо, Джейкоб, — ответил Эш.

Он остановился. Снег все падал на его темное пальто. Он чувствовал, как снежинки тают в волосах. Эш сунул руку в карман, нащупывая там маленькую игрушку, лошадку-качалку… Да, она была на месте.

— Это для твоего сына, Джейкоб, — сказал он. — Я ему обещал.

— Мистер Эш, стоило ли вспоминать об этом в такую-то ночь?

— Ерунда, Джейкоб. Могу поспорить, твой сын отлично все помнит.

Маленькая деревянная игрушка была слишком уж незначительной. Теперь Эш пожалел, что не выбрал подарок получше.

Эш шел слишком быстро, и шофер не мог за ним поспевать. Впрочем, он был слишком высок для того, чтобы над ним держали зонт. Это был всего лишь жест, картинка: человек почти бежал рядом с зонтом в руке, на случай, если Эш захочет взять этот зонт, чего никогда не случалось.

Он поднялся в теплое, тесное и всегда пугающее внутреннее пространство самолета.

— Я подготовила вашу любимую музыку, мистер Эш.

Эш знал эту молодую женщину, но не мог припомнить ее имя. Она всегда была одним из его лучших ночных секретарей. И сопровождала его во время последней поездки в Бразилию. Он хотел запомнить ее имя. Просто стыд, что оно не сорвалось мгновенно с языка.

— Иви, кажется? — с улыбкой спросил он, слегка сдвинув при этом брови, как бы заранее прося прощения за возможную ошибку.

— Нет, сэр, Лесли, — ответила девушка, мгновенно его прощая.

Нет сомнений, что будь она куклой, то непременно сделанной из неглазированного бисквитного фарфора. На ее личико наложили бы грунтовку нежно-розового цвета, и розы расцвели бы на ее щеках и губах, а глаза сделали бы подчеркнуто маленькими, темными, глубоко посаженными. Девушка застенчиво ждала.