Воронье Гнездо

Свернув в переулок, он вышел на небольшую площадь перед изящным готичным зданием, похожим на храм или костел. Он поднялся по стоптанным ступеням и толкнул большие, массивные двери. Его встретил широкий, тускло освещенный коридор. Жуткие барельефы на темных стенах и причудливые сигилы на мраморном полу. Знакомое эхо от шагов и уютный треск пламени светильников. В конце коридора находилась дверь в учебные блоки, около которой сидел юный вахтер. Кружок не знал его, но пару раз видел в коридорах.

— Я к Аврелию, — сказал Кружок, — в списке я есть, пропустишь?

— Ну имя–то скажи, — нервно ответил вахтер, — че ты мне втираешь? Есть он в списке! Имя, фамилия — правила знаешь, раз в списке есть, — он открыл толстый журнал с потрепанными страницами и посмотрел на Кружка.

— Эм… Просто я тороплюсь, у меня нет… Времени, пропусти, а?

Вахтер продолжил молча смотреть.

— Ладно… Кружок Магура. Теперь пропустишь?

Вахтер разразился противным смехом:

— Че, серьезно? — он проверил журнал, — тхе, и правда! Кружок, мать его! Хе–хе, пойду, расскажу, фьюх… Проходи давай, — вахтер встал и удалился.

Сам обладатель нелепого имени немного помялся, крикнул ему вслед "Мудило!" и спешно ушел в учебные блоки, часто оглядываясь.

Найти кабинет с красной дверью было несложно, сложно было зайти в него. Кружок долго стоял перед дверью, готовил речь и собирался с духом. В конце концов, ноги сами повели его внутрь, заставив войти в пахнущий ароматическими маслами янтарный кабинет. За дубовым столом сидел, обедал и изучал отчеты, перебирая четки в руках, ссохшийся, бледный старик в мантии. Стоило кружку встретиться с директором глазами, вся его речь мгновенно забылась, а решительность, которую он так усердно собирал, буквально рассыпалась множеством мелких бусинок, которые беспечно укатились в неизвестных направлениях.

— Магура? Что такое, мальчик мой? — директор встревоженно смотрел на Кружка.

— Я пришел, эм… Я хочу вернуться, Мудрец Аврелий. Продолжить обучение, — юноша поджал губы, сказав это.

— Не стоит так волноваться, сын мой. Ты же знаешь, мы рады каждому, — старик встал, подошел к Кружку и положил ему руку на плечо, — но, скажи мне, ты уверен, что не передумаешь вновь? Твоя осечка научила тебя чему–нибудь?

Юноша молчал, во взгляде было видно все меньше волнения, наконец, он нахмурился, сжал кулаки и сказал:

— Да, мне нужна магия.

Старик подметил его недобрые намерения, но виду не подал.

— Я отдам тебе ключ от твоей комнаты. С возращением, ученик.

Сосед Славы коротал очередную бессонную ночь за бесплатной газетой, читая статьи о волшебных припарках, возвращающих потенцию, и местные новости, кишащие рассказами о ссорах между соседками и о злоключениях хитрых жилищно–коммунальных компаний. Мозг, лишенный сна, прекращал работать, но вовсе отключаться не собирался. Никаких мыслей, кроме желания закурить не было, уже сутки он ничего не ел, не мог вспомнить прошедшие несколько дней. Читать было невозможно, буквы плавали, как те самые макарошки в супе, но когда мужчине все–таки удавалось выстроить их в нужном порядке и прочитать, он обнаруживал, что они не имеют никакого смысла. Так он и сидел, перечитывая одно слово раз за разом, пытаясь его понять, пока нейроны тихо отмирали.

Он закурил. Теперь даже не выходя из квартиры, прямо за столом. Во время одной из затяжек, он заметил, что головокружение такое, будто он проваливается в сон. Мужчина задержал дыхание, пленив горячий дым в легких, чтобы не спугнуть это долгожданное ощущение, откинулся на спинку стула и, наконец, потерял сознание. На секунду. Горячий дым подошел к горлу, мужчина все еще не дышал. Ожог вернул его в этот мир, заставив громко раскашляться. Последовавший за этим его жалобный вой заглушил и без того тихий топот маленьких ножек его сына. Мальчик, уставший от бессонницы отца примерно так же, как и сам отец, дулся, хмуро смотря на разбудившего его папу. Вернее, на человека, отдаленно на него похожего — волоски щетины на впалых щеках начали уже виться, запах пота и дешевого табака буквально жгли ноздри, а скрюченная осанка заставляла усомниться в том, что еще неделю назад этот человек возвращался с работы в дорогом деловом костюме и с грудью колесом.

— Пап, весь дом же провоняется! — возмутился сынишка. — Попробуй поспать. Сразу не получается, нужно полежать полчасика под одеялом… Я вот, когда уснуть не могу, вспоминаю книжку какую–нибудь и пересказываю, и не замечаю как засыпаю! Попробуй, пап… Не надо курить.

Будто назло, отец сделал затяжку. Развернувшись к сыну и взглянув на него, он невнятно сказал:

— Кто это? Почему в моем доме и указывает?

— Пап, пожалуйста.

Красные глаза этого человека напугали ребенка, он тихо заплакал.

— Не реви, — мужчина начинал нервничать, это было слышно в его голосе, видно во взгляде.

Никто не знал, что делать: ребенок больше не надеялся, что отец справится и сам утратил надежду помочь, а отец ни на кого не надеялся, и помощи не ждал. Он просто смотрел на шевелящиеся стены. Тени, мебель превращались в людей, которые совершали какие–то цикличные движения. Кто–то злобно топтал ногой, кто–то жестом звал к себе. Рябь в глазах и усиливающийся детский рев не позволяли сосредоточиться. Нервное напряжение и страх росли.

— Где сигарета? — спросил мужчина, держа ее в руках.

— Па–а–ап! — детский крик разбил хрупкую вазу терпения, заставив уставший мозг бросить последние силы в ярость, пожертвовав сознанием и памятью.

Мужчина встал, отбросив стул, швырнул тлеющей сигаретой в ребенка.

— Прекрати орать! Прекрати!

Но сын, как и отец, не желал выполнять просьбы и завопил только сильнее. Мужчина бросился к утюгу, стоявшему на столе, около прожженной рубашки, взял его и бросился на сына. Удары утюгом сыпались на мальчика, прикрывавшего маленькими руками голову, лежа в позе эмбриона, один за другим. Дикие визги только задорили обезумевшего мужчину. Это была не отцовская порка ремнем, не буйство пьяной главы семейста — просто кто–то забивал камнем маленького жучка.

Через несколько минут мужчина выбежал из дома в длинном пальто и шляпе, помчался в ближайший бар и, запыхавшись, заказал себе самого крепкого пойла. Залпом опустошая третий стакан, он почувствовал, как сознание, которое он хотел утопить в алкоголе, пока то лежит, сбитое состоянием аффекта, поднимается и смотрит ему прямо в глаза. Никаких отговорок, никаких поводов думать иначе — все произошло взаправду.

Слезы утопили красные сухие глаза, жалобный рев вырвался из обожженного горла — несчастный уткнулся в барную стойку и горько плакал. И так много было горечи в его плаче, что если бы в баре был кто–то, кроме бармена и двух в лепешку пьяных пройдох, мужчину непременно выгнали бы из заведения, иначе все, даже самые юные и безбашенные посетители зарыдали бы вместе с ним. Безо всякой видимой причны.