Стивен Эриксон - Сады Луны

— Какие-то из этих домов снесёт? — спросил Скворец, избегая требовательного взгляда Молотка.

— Само собой. Лучше перекрёсток и не перегородишь. — Скрипач ухмыльнулся товарищу.

— Ты какой-то конкретный дом развалить хочешь? — уточнил Вал.

— Вон та усадьба принадлежит алхимику.

— Понял, — отозвался Вал. — Фейерверк будет — загляденье.

— У вас два с половиной часа, — заявил Скворец. — Потом займёмся перекрёстками на холме Величества.

Молоток подошёл поближе.

— Опять голова болит? — мягко спросил он.

Скворец закрыл глаза, затем резко кивнул. Целитель поднял руку и провёл ладонью по лбу сержанта.

— Облегчу немного, — пробормотал он.

Сержант уныло усмехнулся.

— Это уже не смешно, Молоток. Ты даже слова говоришь те же самые. — Мысли Скворца окутало прохладное онемение.

Лицо Молотка напряглось. Он опустил руку.

— Когда у нас будет время, я найду причину, Скворец.

— Ага. — Сержант улыбнулся. — Когда будет время.

— Надеюсь, у Лама и Бена всё нормально, — сказал Молоток, переводя взгляд на прохожих. — Ты отослал Жаль?

— Да. Мы теперь одни. Они знают, где нас найти, все трое. — Скворец снова посмотрел на окно усадьбы. Человек с красными руками всё ещё стоял там, но теперь уже глядел на крыши домов вдалеке. Между ними поднялось облако пыли, и Скворец вернулся к карте города, на которой все главные перекрёстки, казармы и холм Величества были обведены алыми чернилами. — Молоток!

— Да, сержант?

— Опять губу прокусил.

Целитель подошёл ближе, вновь поднимая руку.

Крокус Новичок двинулся на юг по Траллитовой аллее. Уже видны были первые знаки приближения Дня Геддероны. На бельевых верёвках, натянутых над улицами, появились разноцветные флаги; искусственные цветы и полоски коры обрамляли дверные проёмы, а на каждом перекрёстке к стенам были прибиты венки из сушёных трав.

Улицы уже запрудили иноземцы — гадробийские пастухи, торговцы-рхиви, ткачи с Серпа — толпы громкоголосых, потных, возбуждённых людей. Запахи животных смешивались с людскими так, что вонь делала узкие переулки почти непроходимыми, и потому на главных улицах толчея становилась ещё сильнее.

В прежние годы Крокус наслаждался этим праздником, толкался среди приезжих и наполнял свои карманы, опустошая чужие. На время Празднества тревожные мысли об успехах Малазанской империи на севере отступали. Дядя всегда улыбался и повторял, что смена времён года позволяет взглянуть на все людские старания и свершения с правильной точки зрения. «Жалкие, ничтожные дела недолгоживущего и недальновидного рода, Крокус, — говаривал он, — никак не могут повредить Великому циклу Жизни».

Теперь, на пути домой, юноша вдруг припомнил эти слова Маммота. Он всегда думал о своём дяде как о мудром старике, хоть и бывшем немного не от мира сего. Но теперь рассуждения Маммота вдруг начали его серьёзно раздражать.

Празднование Весеннего обряда Геддероны — не оправдание для того, чтобы забыть о суровой реальности. Это не безобидная поблажка, а способ отложить возможное и таким образом сделать его неизбежным. Мы тут можем плясать на улицах целый год напролёт, говорил себе Крокус, праздновать тысячу Великих циклов, да только так же несомненно, как и весна, в наши ворота войдёт Малазанская империя. И клинком меча она оборвёт наш танец, потому что малазанцы — люди трудолюбивые, дисциплинированные и не терпят бессмысленной траты сил и времени, в общем, — очень «недальновидные».

Крокус подошёл к дому, кивнул старухе с трубкой, которая неизменно сидела на ступеньках, и вошёл внутрь. Коридор был пуст, обычная стайка детей наверняка умчалась играть на улицу, из-за закрытых дверей доносился умиротворяющий гул домашней жизни. Юноша взобрался по скрипучим ступенькам на второй этаж.

У двери в комнату Маммота скреблась и отчаянно теребила засов крылатая обезьянка. Она не обращала на Крокуса никакого внимания, пока тот не отодвинул её в сторону, а затем заныла и начала кругами летать вокруг головы юноши.

— Снова доигрался, да? — сказал Крокус маленькому созданию и взмахнул рукой, когда оно, подлетев слишком близко, запуталось в волосах юноши. Крошечные пальчики тотчас вцепились ему в кожу. — Ладно-ладно, Моби. — Крокус смягчился и отпер дверь. Внутри Маммот готовил травяной чай. Не оборачиваясь, старик спросил:

— Чаю, Крокус? А этому маленькому чудищу, которое, вероятно, сидит у тебя на голове, передай, что на сегодня моё терпение исчерпано.

Моби возмущённо фыркнул и, подлетев к письменному столу учёного, шлёпнулся туда. Бумаги упорхнули на пол. Моби жизнерадостно запищал.

Со вздохом Маммот обернулся, сжимая в руках небольшой поднос. Он перевёл на Крокуса слезящиеся глаза.

— Ты, похоже, устал, мальчик мой.

Крокус опустился в менее потёртое из двух кресел.

— Угу. Устал и в дурном настроении.

— Мой чай наверняка снова сотворит чудо, — с улыбкой проговорил Маммот.

Крокус хмыкнул, не поднимая глаз.

— Может, и да. А может, и нет.

Маммот поставил поднос на небольшой столик между креслами. С тихим вздохом старик уселся рядом с юношей.

— Как ты знаешь, я не имею особых этических предубеждений против избранной тобой профессии, Крокус. Я готов усомниться в правах любого рода, включая право собственности. Даже привилегии требуют ответственности, как я всегда говорил, а привилегия обладания требует ответственного отношения к охране своего имущества. Единственное, что меня беспокоит, конечно, это риски, на которые тебе приходится идти. — Маммот наклонился и налил в чашки чай. — Мальчик мой, вор должен быть неизменно уверен по меньшей мере в одном — своей сосредоточенности. Рассеянность очень опасна.

Крокус пристально посмотрел на своего дядю.

— А что ты там пишешь уже столько лет? — внезапно спросил он, указывая на стол. Маммот удивился, поднял чашку и откинулся на спинку кресла.

— Подумать только! Наконец-то искренний интерес к образованию? Я уже говорил, Крокус, с твоим умом ты мог бы далеко пойти… И хоть я сам — лишь скромный учёный, моё слово открыло бы тебе многие двери в этом городе. Скажу больше, даже в городской Совет ты сможешь войти, если решишь двигаться в этом направлении. А нужна всего лишь дисциплина, мальчик мой. То же самое качество, которым ты уже овладел как вор.

Во взгляде Крокуса сверкнуло лукавство.

— А сколько времени потребуется, — тихо спросил он, — чтобы стать известным в таких кругах?

— Ну-с, — протянул Маммот, — тут важней всего обучение, разумеется.

— Разумеется.

Тем не менее в сознании Крокуса ярко горел только образ спящей девушки. Маммот подул на свой чай.

— Если посвятить всё время учёбе, да учитывая твой юношеский энтузиазм, я бы предположил, что примерно год, возможно, чуть больше, возможно, меньше. А что, есть нужда в спешке?