Наталья Лебедева - Крысиная башня

Саша намочила новый отрез ткани, растянула его на раме и закрепила разноцветными кнопками. Она вдавливала их в дерево, нажимая так сильно, что на подушечках пальцев оставались круглые отпечатки. Менять нужно было не Славика. Другая судьба должна была быть переписана.

Вдохновение нахлынуло на нее мощной волной, едва не вырвало кисть из ее пальцев, заставило застучать сердце. Саша испугалась, что не выдержит, но почувствовала, что Мельник удержал ее. Он был очень сильным и держал очень крепко. От волнения рука ее дрогнула, и, чтобы не испортить работу, она замерла, подняв кисточку над шелком.

Татьяна, мать Славика, не любила своего любовника. Она мучилась, тяготилась им, страдала от невозможности быть рядом со своим ребенком, однако страх одиночества сводил ее с ума. В стремлении иметь рядом мужчину она была похожа на бывшего хромого, который никак не решится отбросить костыли. Она не верила в свои силы.

У Татьяны не было опоры, внутренней уверенности в своих силах и надежды на то, что дальше все будет не так уж плохо. С ее судьбой Саша поступила просто и грубо: она нарисовала опору прямо поверх всего остального: любви к сыну, страха, горя утраты и боли. Опора была глубокого синего цвета, каким бывает небо летней ночью, она плотной тенью перечеркивала платок от края до края.

Было очень поздно. Саша работала, перебарывая дикую, почти смертельную усталость. Черепашка дремала, прислонившись боком к судьбе Славика, а Татьяна вдруг проснулась и не смогла уснуть. Она лежала, глядя в потолок, и чувствовала себя бодрой, как будто спала всю ночь, а не каких-нибудь два или три часа. Смотреть на потолок было отчаянно скучно, и, если бы рядом не спал Олег, Татьяна наверняка бы отправилась на кухню, заварила себе чая или погрела молока, достала печенье из шкафчика и начала читать какую-нибудь толстую-претолстую книгу. В этом было что-то от волшебства и что-то — от приключения, но рядом храпел Олег, который мог разозлиться, что она не спит.

Он пошевелился, словно услышал ее мысли, тяжелый горячий бок притиснул Татьяну к стене. Поворачиваясь, Олег придавил одеяло, и теперь с одной стороны ей было очень жарко, а с другой — холодно. Ей это не понравилось. Татьяна сказала про себя: «Мне это не нравится», — а потом прошептала то же самое, едва разжимая губы.

«Хорошо бы добавить злости», — подумала Саша. Ее кисть вонзилась в красное и развесила по опоре яркие изорванные лоскуты, потом добавила к ним холодного серебристого электричества.

«Какого черта, — подумала Татьяна, — он каждую ночь прижимает меня к стене? Это моя кровать, и не такая уж она маленькая!» Она привстала на локте и изо всех сил дернула застрявшее одеяло. Она не ожидала, что у нее получится, однако одеяло подалось и выскользнуло из-под его грузной фигуры, а сам он немного откатился назад, сонно пробормотав: «Лежи тихо».

Татьяна укрылась, вытянула ноги, закинула руки за голову и подумала, что это очень хорошо — лежать так, как тебе хочется. Особенно после того как весь день простояла у конвейера, а потом готовила ужин, убиралась и мыла посуду. Сон не шел, и она решила, что все же пойдет на кухню. Ступать Татьяна старалась тихо и дверцу холодильника притворила аккуратно, чтобы не хлопнула. Налила молока в кастрюльку, поставила греть, нашла початую пачку печенья и в темной гостиной наугад вытянула с полки книгу. Это оказалось «Красное и черное», не читанное Татьяной со студенческих лет. Но читать не пришлось. Едва она устроилась у стола, за спиной ее, в коридоре, скрипнула половица. Славик вошел в кухню, сонно щурясь на свет.

— Мама… — протянул он неуверенно, — ты чего?

— Я — ничего, — шепотом ответила она и весело подмигнула, — я захотела молока. Не спится. Посидишь со мной?

— Посижу… — Славик кивнул и вдруг забрался к ней на колени, как делал, когда был совсем маленький. Сейчас он стал большим и тяжелым. Татьяна обняла его, вдохнула запах детской макушки и почувствовала себя счастливой.

— Я тебя люблю, — шепнула она.

— Я тоже тебя люблю, — ответил Славик и прижался к ней худеньким, жилистым телом. Потом помолчал и неуверенно спросил: — А как же он?

Татьяна едва не рассердилась, потому что Славик напомнил ей о плохом в такую чудесную минуту, но тут же поняла, что, пока не расставлены все точки над i, не может быть никакого счастья.

— А он, — начала отвечать Татьяна и запнулась, а потом продолжила: — А он пусть катится отсюда к чертям. Как ты считаешь?

Славик кивнул, заплакал, прижался к ней еще сильнее, хотя казалось, что сильнее невозможно, и крепкокрепко обнял ее тонкими сильными руками.

— Ну чего ты, ну чего ты плачешь, малыш? — шептала Татьяна. Она гладила его по голове и чувствовала, как немеют ноги под весом выросшего, почти взрослого ребенка, — Не плачь, все будет хорошо.

— Я боюсь… — шепнул Славик.

— Чего? — спросила она, сдерживая слезы, — Чего ты боишься, дурачок ты мой?

Он ответил так невнятно и быстро, что она скорее догадалась, чем услышала:

— Боюсь, что ты передумаешь. Утром.

Эта фраза разозлила ее. Так сильно, что она больше не могла думать. Она спихнула сына с колен, встала, постояла немного, дожидаясь, пока кровь побежит по онемевшим ногам, и решительно пошла к спальне.

— Мама! — шепотом крикнул Славик, но она не захотела его услышать. Ей было весело. Ей, черт побери, хотелось драки. Доски пола яростно скрипели под ее ногами. Это было здорово — слышать собственные тяжелые шаги, это было здорово!

Татьяна подошла к кровати и с размаха хлопнула по кнопке выключателя. Вспыхнула люстра, Олег застонал, сел, прикрывая руками глаза, и длинно выругался матом.

— Не смей ругаться при ребенке, — твердо сказала Татьяна. В голосе ее было столько стали, что он испугался. Она почувствовала его испуг, носом, как собака, втянула горьковатый запах адреналина.

— Ты ох… охренела вообще, да? — Он не посмел сказать грубое слово, и первая победа окрылила Татьяну, — Ты чего творишь?!

— Вставай и убирайся отсюда! — решительно сказала она.

— Чего? — Олег сидел и смотрел на нее покрасневшими, привыкшими к свету, но все еще сонными и бессмысленными глазами. Одеяло скомкалось между его ног.

— Я подумала и решила, что нам не нужен человек, который ничего для нас не делает, проедает наши деньги да еще смеет поднять на меня руку. Уходи.

Саша увидела, что в одном месте опора закрашена не плотно. Оранжевый страх штрихами пробивался сквозь плотную, незыблемую синеву.

Железа в голосе не хватило. Олег вскочил и схватил со стула ремень.

— Убью! — заорал он, и тут Славик вышел вперед:

— Ты ее больше никогда не ударишь, понял, придурок? Уходи отсюда.

— Уходи, — Татьяна подошла к сыну, положила руки ему на плечи. В голосе ее снова зазвучала уверенность, — А посмеешь ударить — его или меня, без разницы, — вызову милицию. И заодно покажу все шмотки, которые ты мне таскал. Вдруг им будет интересно?