Сергей Шуба - Поиски мира

Весь Алтутон, казалось, затаился и ждал, что произойдет в обители рода Наорка; всё герцогство, укрытое снегами, беспокойно ворочалось, словно стремясь отогнать дурнотный сон, а под сводами замка будто сидели совы, готовые вырваться на волю и разнести на быстрых крыльях любые вести.

Броуги первым заметил задумавшегося Тахиоса и громко крикнул ему:

– Что ты там вынюхиваешь, заморыш? Пшел!

Сирота только склонил голову к плечу: глупый, большой, неуклюжий человек с секирой на поясе, но Танкред повернул голову, фыркнул и махнул рукой.

– Присоединяйся, приемыш. Тебе должно быть отрадно слышать, как гибнут мои враги.

– От рук настоящих мужчин! – крикнул кто-то сидевший в самом конце стола, а потому тёмный, неразличимый.

Тахиос подошел, отодвинул стул, и сел, несмотря на шипение мажордома.

– Оставь его, Ланье, он с детства был невоспитан, – лениво процедил Танкред. – Потом он убил своего первого противника и решил, что это удостаивает его чести сидеть в моём присутствии.

– Разрешите, я проучу его? – с шумом поднялся Броуги, выпивший больше всех.

Тахиос смотрел на чудовище, чудовище смотрело на него, его черты лица были безмятежны, тонкие длинные крепкие пальцы спокойно ломали хлеб.

– А что? – улыбнулся герцог. – Тебе не помешает урок хороших манер, Тахиос?

Сирота пожал плечами. Временами он чувствовал безумие, изливающееся из стен этого замка, и это было так упоительно, что Тахиос не верил, что в эти моменты что-то способно пресечь нить его жизни.

Стражи стояли с каменными лицами, вояки Дэла захлопали ладонями по столу и заревели, когда двое вышли к правой стене залы. В руках у Броуги поблескивала казавшаяся игрушечной секира, Тахиос обнажил свой полуторный меч.

Броуги расторопно напал, рубя секирой сверху вниз и справа налево, сирота уходил от ударов быстрыми полуоборотами, но ему не хватало длинны рук, чтобы серьезно достать противника – северянин был выше его на голову, и, несомненно – опытнее. Только вот не принимал Тахиоса всерьёз. Он намеревался загнать сироту в угол и удивленно взревел, когда тот вывернулся, попутно располосовав вражеский локоть.

Кто-то швырнул чашку с подливой, она ударила Тахиоса в плечо, он на миг замешкался, впервые принял удар лезвием меча и оказался на полу, Броуги пнул его раз, другой, отбросив почти к самому тронному возвышению, и с усмешкой стал подходить, ловко перебрасывая секиру из руки в руку.

– Ну что, щенок, какую ногу тебе отрубить для начала?

Он махнул сверкающим полукружьем, Тахиос раздвинул ноги и лезвие глубоко вошло в пол. Прежде чем Броуги успел выдернуть его или отскочить, сирота оттолкнулся левой рукой и концом меча дотянулся до горла противника. Так они и застыли в нелепой, блудливой позе – юнец с раздвинутыми ногами и мужчина, уткнувшийся ему между колен.

Потом Тахиос с усилием столкнул труп в сторону и осторожно встал.

Пнул носком сапога чашку.

– И это всё, на что способны мужчины? – скривив губы, спросил он.

Безумие схлынуло, но Тахиос действительно не боялся их – потных, грязных, грубых головорезов.

– Извините, ваше высочество, – изящно поклонился он герцогу, хотя внутри всё кипело. – Я был неучтив. Возможно ли мне скрасить своё поведение тем, что я научу вежливости того пса, который бросил в меня своей миской? Это ведь тоже было достаточно грубо.

Танкред помолчал, давая всем ощутить комок тишины, а потом непринужденно рассмеялся.

– Нет, мой верный Тахиос, ты можешь идти. Мои псы мне ещё понадобятся.

Сирота вышел, проклиная себя за горделивую улыбку. Ему было семнадцать лет, но он всё ещё не мог полностью владеть своими чувствами в этом волчьем логове.

Ты можешь идти – так сказало чудовище в первый раз, когда он выиграл у него схватку в присутствии наставника. Тахиос, раскрасневшись – это было заметно, несмотря на его смуглую кожу, повернулся, и удар в спину швырнул его на землю.

Юноша досадливо сапнул носом и вдруг заметил, что до сих пор несет обнаженный клинок в правой руке. На лезвии темнела кровь. Он вспомнил как убил первого своего: поляна, чадящие костры, конь прыжком выносит его вперед – взмах топориком – плешивый слуга падает с расколотым черепом – и содрогнулся. Безумие схлынуло, заболели ребра, по которым прошелся кованый сапог Броуги. Ты можешь идти. Сирота тщательно вытер клинок о рукав, спрятал его в ножны и, поймав за локоть испуганную служанку, приказал ей принести похлебку и лепешек в свои покои.

В свои покои!

Тётка всегда говорила ему, чтобы он был осторожен вблизи высоких стен – за ними скрываются люди, в чьей власти распоряжаться жизнями, таких как мы. Он смеялся над ней, показывая свои белые зубы. Крепкие ноги готовы были унести его от любой беды, подворотни укрыть от любых преследователей – что за дело вихрастому, ясноглазому мальчишке до причитаний глупой старой женщины?

Он бегал по своему кварталу, забирался на полуразрушенную стену, отделяющую старый город от нового – с приходом бенортов многие границы были переиначены, пробирался на постоялые дворы, чтобы увидеть удивительных двугорбых зверей – верблюдов, заросших косматой шерстью, послушать, как они ревут и взглянуть на погонщиков с медной кожей, что щелкали бичами, успокаивая животных. Он воровал всякие безделушки, скорее из желания покрасоваться, чем добыть себе пропитание и однажды побился со своими приятелями об заклад, что стянет у неповоротливого менялы Марза его заветный медальон из глубокого кошеля. Марз, конечно, был неповоротлив, но когда он бежал, остановить его не мог никто. Так и неслись они по Западному рынку: мальчишка, проскальзывающий за прилавки, и огромный меняла, расшвыривающий всех со своего пути. И Тахиос бы ушел с этим кружочком серебра в потной ладошке, если бы не стража, отрезавшая ему путь к отступлению и заставившая во все лопатки припустить по Кольцевому Спуску. А там уже, на мостовой, у поворота, сирота наткнулся на герцогского жеребца…

Тахиос корочкой выскреб со дна остатки мяса, отбросил глубокую чашу и понял, что не сможет сейчас заснуть. Нарождающийся месяц тускло светил на заиндевевшие стены, караульный двор внизу казался черным провалом – даже факелов отчего-то не зажгли, хотя наверняка фонари горят перед главными воротами. Потянувшись, юноша встал и решительно накинул плащ себе на плечи.

Дева въехала в Алтутон два дня назад, и с тех пор никак не могла поймать удачу за хвост. Все связующие нити, казалось, были оборваны.

Стражи на главных воротах придирчиво осмотрели её, ощупали седельные сумки, а десятник потребовал сказать, остановится такая странная чужеземка.

Алвириан назвалась племянницей Кесковита – старьёвщика с Мокрой улицы и стражи обменялись понимающими взглядами. Эти взгляды деве не понравились. Они говорили о том, что в ближайшие дни в дом Кесковита могут постучать блюстители закона, прибывшие с проверкой.