Робин Ла Фиверс - Темное торжество

Наконец мы добираемся до обширной прогалины, на которой вкруговую расположено штук шесть земляных холмиков, каждый с небольшой дом величиной. Из отверстий наверху вырывается дым; поблизости хлопочут люди. Между холмиками виднеются шалаши из веток, покрытых растянутыми шкурами. Там и сям горят костры, на них что-то готовят очень скромно одетые женщины, рядом играют чумазые ребятишки.

При нашем появлении лесной народец бросает все прочие дела, люди смотрят только на нас. Самая младшая девочка прячется за мать и запихивает в рот пальцы.

Предводитель — зовут его, как выяснилось, Эрван — указывает нам на вырубку подальше от дымящихся холмиков:

— Располагайтесь там.

Потом они пристально наблюдают, как мы с Янником спешиваемся, привязываем коней и сообща снимаем с седла Чудище.

Он дышит часто и неглубоко. Я тихо спрашиваю:

— Тебя опять ранили?

— Нет, — отвечает рыцарь и не может сдержать громкого стона.

К тому времени, когда Чудище оказывается на земле, о его состоянии уже знает весь лагерь. Мы с Янником отводим его на несколько шагов в сторонку, но тут он останавливается.

— Устроимся прямо здесь, — бормочет рыцарь сквозь зубы и хватается за ближайшее дерево, чтобы не рухнуть врастяжку.

— Этот может и до утра не дожить, — бормочет Деревянная Рука, и я готова голову ему оторвать.

— Не слушайте Граелона, госпожа, — вступается нескладный юнец. — Он у нас… просто вот такой. — Парень проказливо косится на старика, потом наклоняется к моему уху. — Он и раньше таким был, еще до того, как руку себе сжег.

По-моему, этот парнишка — само очарование.

— А меня, госпожа, зовут Винног. К вашим услугам.

— Больно ты ей нужен, — бормочет кто-то.

Не обращая внимания на колкость, я одариваю Виннога самой чарующей улыбкой из своего арсенала:

— Спасибо тебе!

И вновь склоняюсь над Чудищем. Как же хочется с криками «Кыш! Кыш!» разогнать столпившихся зевак! Однако нельзя: это была бы не слишком справедливая плата за гостеприимство… Довольно скудное гостеприимство, если уж на то пошло, но тем не менее.

Потом я чувствую движение за спиной и улавливаю биение одинокого сердца. Еще не вполне доверяя углежогам, резко оборачиваюсь и при этом бросаю руку к ножнам на запястье.

Незнакомка замирает, покорно опуская глаза. Платье на ней темно-коричневое, на голове, как и у всех прочих здешних женщин, плотно повязан чепец. В руках мешочек.

— Это для его ран, — произносит она. — Должно помочь.

Чуть помедлив, я принимаю мешочек и заглядываю внутрь:

— Что здесь?

— Перетертая дубовая кора, чтобы выгнать заразу. И жженая змеиная кожа для быстрого заживления.

— Как тебя зовут? — спрашиваю я.

Она вскидывает глаза и сразу их опускает:

— Малина.

— Спасибо, — искренне благодарю я.

Для меня важна любая малость, чтобы раны не прикончили Чудище до его приезда в Ренн.

— Тебе помочь? — робко спрашивает Малина.

Чудищу вряд ли понравится, если его слабость будет выставлена на всеобщее обозрение, но я почитаю за благо принять предложение Малины, ведь это некоторым образом сблизит нас.

— Конечно, благодарю тебя! Не найдется ли горячей водички?

Кивнув, она убегает за кипятком. Я между тем сперва обнюхиваю, потом и на вкус пробую ее порошки, убеждаясь, что раненому от них не будет вреда.

— А я не шутил, когда приглашал их в войско, — рокочет Чудище. — Ты же видела, до чего свирепый народ! С непредсказуемыми боевыми приемами! — Он обрадован и взволнован, точно оруженосец, получивший первый в своей жизни меч. — Союзники из них будут что надо!

— Ага, только в спину пырнут, того и гляди, — ворчу я. — Раньше считалось, что это люди ненадежные, сосредоточенные только на выгодах для своего клана.

Чудище отвечает, подумав:

— Они вправду держатся за свой клан, но насчет ненадежности не согласен.

В это время возвращается Малина, и мы вынуждены прервать разговор. Вдвоем с женщиной мы занимаемся ранами Чудища. Он лежит смирно, притворяясь, что дремлет, но на скулах время от времени вздуваются желваки. Как раз когда мы довершаем последнюю повязку, поспевает ужин, и, к моему удивлению, нас приглашают за стол. Стало быть, мы здесь не пленники, а, скорее, гости. Решив упрочить наше положение, я беру головку сыра и двух жареных кур из запасов, которыми снабдила нас Бетт, и выкладываю на общий стол.

Углежоги переглядываются, пораженные столь неожиданной щедростью, и, садясь есть, я понимаю, в чем дело. Главным блюдом у них какое-то клейкое месиво — надо думать, из желудей. Отправив в рот пробную ложку, я невольно вспоминаю, как поначалу называла монастырские яства помоями для свиней. И как сестра Томина собиралась насильно запихивать еду мне в глотку.

В горле возникает комок. Нет, не из-за липкой каши, всему виной болезненная тоска по дому. Как бы я поначалу ни бунтовала в монастыре, обитель была самым уютным и безопасным местом, где я когда-либо жила. До чего же я скучаю по Исмэй и Аннит! Во уж и не думала, что мне будет их до такой степени недоставать.

Янник размеренно закидывает желудевое пюре в безъязыкий рот. Чудище, сидящий подле меня, тоже ест с большим аппетитом.

— Нравится? — спрашиваю я украдкой.

— Нет, — отвечает он так же тихо. — Но я не намерен оскорблять их гостеприимство.

Говоря так, он со значением поглядывает на мою почти нетронутую миску. И я сосредотачиваюсь на том, чтобы съесть все, пока не остыло.

И вот с ужином покончено, но углежоги не спешат расходиться от костра. Иные что-то бормочут себе под нос, но большинство просто пялятся на нас. Потом мальчишка приносит маленькую деревянную флейту и наигрывает негромкую, но прилипчивую мелодию. Эрван откидывается спиной к валуну, складывает на груди руки и смотрит на нас в мерцающем свете огня.

— Расскажите о войне с французами, — говорит он.

Чудище отпивает неведомого вина, которым нас угостили. Лично я думаю, это забродившая роса с древесной листвы.

— Наша юная герцогиня, — начинает он, — находится в двойной осаде: как изнутри, так и извне. После кончины ее батюшки французы надумали провозгласить себя ее опекунами. Конечно, она лишь рассмеялась им в длинноносые физиономии. — Он вновь прикладывается к кружке. — Ну да вы же знаете лягушатников: эти просто так не отступятся! Им известно, что она очень молода и неопытна, а кроме того, не просватана. Вот и возомнили, что наша страна — спелая груша на ветке: бери и срывай, был бы только предлог!

Эрвана нисколько не впечатляет такое начало.

— Что в этом для нас, чтобы мы воевать пошли?

— Свобода от самоуправства французов, — просто отвечает рыцарь.

Однако привыкшим к осмотрительности углежогам требуются доводы поубедительнее.