Робин Ла Фиверс - Темное торжество

— Сохранение вашего образа жизни, — произношу я, и все взгляды устремляются на меня. — Мы, бретонцы, по крайней мере, привыкли уважать ваше право на пользование чащобами. От французов этого ждать не приходится. Они тотчас же присвоят каждое дерево в ваших лесах, и вам придется втридорога выкупать все то, что сегодня получаете даром.

Несколько мгновений Эрван молча переваривает услышанное, потом вылаивает хриплый смешок и сгибается пополам, упираясь руками в колени.

— Свобода, говорите? Свобода жить в лесу, точно изгои какие? Свобода продавать свой уголь людям, которые притворяются, будто нас и на свете-то нет, а уголь к порогу им доставляют корриганы из сказок?

Чудище принимает этот наскок совершенно спокойно:

— Французы не станут уважать ваше древнее право. Не будет вам при них ни комлей, ни веток. Во Франции лесное дело не наследуется, а покупается за звонкую монету. Да, вашу жизнь легкой не назовешь, но я всегда думал, что вы сами ее выбрали. Последовали в изгнание за своим Богом…

Углежоги беспокойно ерзают. Эрван отводит взгляд от лица Чудища и устремляет его в глубины огня:

— Вот вы, господин рыцарь, о выборе рассуждаете. Слово-то какое смешное! Его сделал за нас отец наших отцов, так ведь? И сколько нам с этим выбором жить? — Он оглядывается на ребятишек, тесной грудой спящих под накинутыми одеялами, и голос смягчается. — А им?

Я спрашиваю:

— А чего бы вы хотели взамен?

Вопрос удивляет его, но вперед предводителя отвечает Малина:

— Чтобы люди не перешептывались, когда мы приходим в деревню. Чтобы при виде нас тайком не творили знак, отвращающий зло. Чтобы не прогоняли с ярмарки, куда мы приезжаем за гребнем для дочки или за новым колесом к телеге.

Она с вызовом глядит на меня, гордо подняв голову.

— Уважение, — говорю я. — Вы хотите уважения вместо неприятия и оскорблений.

Наши взгляды встречаются. Как же мы с ней в это мгновение понимаем друг дружку! Потом она согласно кивает:

— Именно так.

— Быть может, если люди увидят, как вы вступаетесь за герцогиню, а стало быть, за страну, они изменят свое отношение к вам, — говорит Чудище.

— Навряд ли, — ворчит непреклонный Гаелон. — Поляжем ни за что.

— Деяний без риска не бывает, — замечает Чудище. — И даже если совсем ничего не делать, все равно можно понести потери.

Он обводит взглядом собравшихся у огня. Очень многие среди них в той или иной степени искалечены работой возле угольных ям.

— Расскажите мне о Темной Матроне, — тихо прошу я. Пускай у них в голове покрепче уляжется услышанное от Чудища. — Я так мало знаю о Ней…

Эрван фыркает:

— Это потому, что Церковь не приемлет Ее.

— Говорят, — подхватывает Малина, — когда у святой Матроны и девяти Ее собратьев недостает сил подсобить тебе в час нужды, можно обратиться к Темной, или Тайной, Матери. Ибо Она исполнена ярости и любви и особо благоволит падшим, увечным и раненым, равно как и отверженным. Она правит там, где жизнь пробивается сквозь тьму и распад. Первый зеленый росток на лесной гари, куча остывшей золы, в которой теплится последний живой уголек, крохотные существа, зародившиеся в помойке, — вот подданные Ее. Потому-то Церковь и не пригласила Ее в свое лоно. Христу с Его обещанием воскрешения соперницы не нужны!

Малина поглаживает желудь, который носит на шее.

— Мрачнейшие часы ночи перед самым рассветом — вот время Ее. Мгновение, когда утрачивается последний проблеск надежды… а ты дерзаешь надеяться, несмотря ни на что. Вот слава Темной Матроны! Ибо это Она даровала нам уголь. Некогда, будучи простыми жителями леса, мы не уследили за огнем, и вся чаща заполыхала. Много дней длился страшный пожар, пока не сгорели все кусты и деревья и даже вся трава до последнего стебелька. Остались только пыль да зола… Так нам вначале казалось. Но среди золы нашлись куски древесины, которые сгорели не до конца; они сохранили жар пламени. То был древесный уголь — Ее дар, обеспечивший нам новую жизнь!

Малина отрывает взгляд от огня, наши глаза снова встречаются.

— Вот поэтому мы до сих пор чтим Ее. Ту, что позаботилась о нас в час беды и на пепелище подарила надежду.

Воцаряется тишина. Только слышно, как трещат поленья в костровой яме. Не знаю уж почему, но меня не оставляет равнодушной мысль, что жизнь и надежда способны возникнуть среди тьмы и гниения. Прежде я о таком даже не помышляла.

И я вдруг спрашиваю:

— А что, если это еще один шанс, который Она дарует вам?

Малина изумленно моргает.

— Вы ведь вконец потеряли надежду добиться от других людей уважения и приязни. Но кто-то же привел нас сюда, чтобы мы предложили вам попытаться?

Чудище наклоняется вперед:

— На священников мы не можем повлиять, но вот людские суждения — совсем другое дело. А это сила, с которой приходится считаться даже Церкви. И я спрашиваю: вы с нами?

Взгляды скрещиваются над огнем. Чудище смотрит с вызовом, но по-доброму. Эрван полон сомнений и невысказанных вопросов. Прежде чем один или другой успевает заговорить снова, подает голос Малина:

— А давайте посоветуемся с Братом Дубом!

Угольщики вполголоса выражают согласие. Потом, разогнув скрипучие колени, поднимается и выходит к огню глубокий старик. Дрожащие узловатые пальцы развязывают поясной кошель, извлекая неправильной формы комок. Сперва я принимаю этот ком за большой темный гриб, а когда на него падает свет пламени, я вижу, что это дубовый нарост.

Старец бережно кладет его на камень возле огня и вытаскивает из-за пояса маленький топорик. Закрыв глаза, он проносит топорик над огнем, шепча молитву на каком-то древнем, совершенно непонятном мне языке. Угольщики бормочут, повторяя за ним каждое слово. Завершив молитву, дед заносит топор и с неожиданной силой раскалывает нарост.

И я с удивлением вижу белого червячка, копошащегося в обломках. Еще мгновение, и существо, принятое мною за червячка, расправляет крылышки и улетает.

Старец озирает круг обращенных к нему лиц.

— Темная Мать, — возвещает он, — велит нам сражаться.

Вот так все и решилось.

Мы уезжаем с первыми лучами рассвета. Нас сопровождает небольшой отряд угольщиков. Так уж совпало, что они как раз подготовили груз древесного угля для кузнецов Ренна. Я поменялась одеждой с одной из их женщин. Чудище сидит на задке телеги, изображая деревенского дурня. Что до Янника, то он и так выглядит среди угольщиков как родной.

Вот уж где нас даже д'Альбрэ, с его вечной подозрительностью, не станет искать!

Хоть Чудище прежде и клялся, что езда в телеге превратит его в отбивную, он преспокойно добрался до самого Ренна на задах одной из трех угольщицких повозок. За это время мимо нас дважды проезжали люди д'Альбрэ, но едва удостаивали углежогов взглядом, а о том, чтобы обыскивать, и речи не шло.