Эрлик в тумане

Будучи капитаном «Эрлика», Ганзориг не мог забыть об этих проблемах, даже если бы очень хотел. Капитанская каюта и реакторный отсек стали его головной болью, и не думать о тех, кто в них скрывается, было невозможно. Слова братьев значили мало, когда он проходил мимо двери капитанской каюты. Иногда Голос молчал, иногда говорил — в основном одно и то же, об откровениях, братьях Морганах, о том, что все они больны, — и с какого-то момента Ганзоригу начало казаться, что это не живой, разумный человек, а компьютер с разными вариантами одних и тех же фраз.

— Ты был прав, — сказал Ганзориг эксперимента ради, придя к двери через несколько дней после того, как увидел своё отражение. Он впервые говорил с Голосом, прежде не считая нужным реагировать на его слова. — Мы действительно больны.

— Вы все больны, — повторил Голос. — Мне даже не надо видеть, чтобы это понять. Хотя я вижу. Это вы не видите, как вижу я.

— А откровения? Их мы тоже скоро узнаем? Ты без конца о них говоришь.

— Не без конца. Только иногда. Откровения будут зависеть от вас. Вы делаете шаги, но стоите на месте. Нужна решительность. Братья Морган были смелее, когда мы их знали.

Ганзориг смотрел на дверь.

— Я даже не уверен, есть там кто-то или нет, — проговорил он. — Я смотрю в зеркало и вижу нормальное лицо. Но это иллюзия, я выгляжу иначе. Откуда мне знать, что всё остальное — правда? Откуда мне знать, что «Грифон» не покрыт плесенью, или что за этой дверью действительно кто-то есть? Может, я говорю сам с собой?

Он сделал паузу. Голос молчал, словно подтверждая его слова.

— Может, я сейчас не здесь, — сказал Ганзориг, вдруг охваченный отчаянием, злясь на эту загадку. Как можно их игнорировать, если они здесь, рядом, бери, если сможешь? Не смогла даже Саар. Даже близнецы предпочитают о них не думать. — Может, я один поддерживаю твою жизнь, — тихо проговорил он. — Не помни я о тебе, ты бы исчез и больше не появлялся.

— Так вы считаете, что мы — кучка частиц, болтающихся в неопределённости между бытием и небытием? — восхитился Голос. — О, дальше от истины близнецы ещё не были.

Адмирал ощутил покалывание на коже, волосы поднялись, как от статического электричества. В груди заныло, боковое зрение упало, и коридор справа и слева потемнел. Дверь в каюту сдвинулась влево на два десятка сантиметров, стена, оказавшаяся чуть выпуклой, распрямилась. Коридор стал шире, пространство, которое до сих пор было искривлено, вернулось к прежней геометрии.

— Они ошибаются, — заявил Голос. — И я это докажу.

По ту сторону двери раздались отчётливые шаги — ботинки, хрустевшие по гравию. Ганзориг попятился в тёмный коридор. Близость разгадки испугала его сильнее, чем огорчало отсутствие ответов. А потом ручка двери повернулась вниз.

Он не стал ждать, когда дверь откроется. Охваченный необъяснимым страхом, Ганзориг бежал, словно сновидец из ночного кошмара.

Но, выбравшись из-под влияния каюты и избавившись от странного туннельного эффекта, он не смог вытерпеть такого позора. Вернуться было невозможно, а среди экипажа обоих кораблей был только один человек, к которому он мог придти и признаться в таком постыдном поведении, не рискуя стать объектом осуждения или жалости. Оборотень был лишён моральных принципов, а если и обладал, то каким-то собственным сводом. Кроме того, он мыслил странно и мог понять произошедшее так, как не понимал Ганзориг.

— Вы зря переживаете, — сказал Кан, выслушав краткий рассказ адмирала. — Судя по всему, там было какое-то сильное поле — магнитное, например. Люди радиочувствительны, у нас даже количество лейкоцитов меняется в зависимости от солнечной активности. На вас повлияли, и вы впали в панику.

— Спасибо, но это слабое утешение, — ответил Ганзориг. — Капитан сбежал от дверной ручки, как ребёнок — от дверцы шкафа.

Кан улыбнулся.

— Вы в детстве боялись шкафов?

— Разумеется, нет. Это просто образ.

— Не ругайте себя. Считайте, что это магия.

— Это была не магия, если не считать пространственного искажения. Братья говорили ерунду. Об этих двоих нельзя забывать.

— Близнецы хотели, чтобы мы занимались делом, а не гадали на кофейной гуще. Они нам не вредили: тот, кто в реакторе, вообще молчит, этот болтает всякую чепуху… Рано или поздно проблема решится сама. Я не легкомысленный, но я не вижу реальных выборов. Если Саар не может работать с пространством вокруг каюты, нам туда не попасть.

— Зато он может выйти в любое время.

— Выйдет. Но не в любое. Кто бы там не сидел, он чего-то ждёт. И мы знаем, чего. И братья знают. Пока камертоны не заработают, и мы не начнём отсюда выбираться, эти двое будут на своих местах. Подождём ещё немного.

— А что потом?

Кан снова улыбнулся, и адмирал понял его без слов.

— Кстати, Вайдиц закончил тесты, — продолжил оборотень. — Он выяснил, кого нет среди погибших. Я послал вам сообщение.

— Сегодня я ничего не читал. И кого же?

— Один — старший офицер, отвечавший за безопасность. Второй, вы не поверите, повар!

— Прекрасно, — вздохнул Ганзориг. — Меня напугал кок.

Вас двое. Навсегда. Когда-то вас могли разделить. Вам бы сделали сложный протез второй ноги и костей таза, вырастили недостающие ткани и органы, и вы бы освободились друг от друга, со временем научившись ходить. Но ваш приёмный отец не дал разрешения на операцию — он хотел знать, чего хотите вы. Мнение детей никого не интересовало, а врачи предупреждали, что с каждым годом шансов на успех становится всё меньше. Нет, говорил он, решать должны они.

Но вы все решили давным-давно. Вы всегда знали, что откажетесь. Вы врастали друг в друга, учились распределять свои мыслительные процессы так, чтобы обмениваться информацией с соседним мозгом. Постепенно вклад двух частей начал превышать их простую сумму. Объединяя усилия, вы ускоряете процессы мышления и делаете качественные переходы, невозможные для компьютеров, с которыми вам приходится конкурировать. Вы не перебираете варианты. Вы отточили свой совместный ум до такой остроты, что теперь нацелили его на сингулярность и готовы вытащить её на белый свет — или втащить весь свет в неё.

Но только если выиграете у чтеца вероятностей.

На стук вылез Балгур.

— Нет, — сказал Джулиус. — Мы сами.

Фамилиар вернулся под кровать. Братья подъехали к двери, открыли её и посмотрели на Тому. Она сделала не слишком уверенный шаг и наткнулась на колесо кресла.

— Что-то случилось? — осведомился Франц.

— Я скучаю, — ответила она. — Можно войти?

Братья быстро обменялись мнениями.

— Прости, — сказал Франц. — Сейчас мы заняты.

— Пожалуйста! — воскликнула Тома. — Я так скучаю. Это невыносимо. Вы дали мне это чувство, а потом отняли. Вы жадные! Вы сами всё время им пользуетесь, но он не должен быть только для вас!